Римма Глебова - Хроники Любви

Лиза была не права. Я себя не считал ни больным, ни здоровым. Я такой как есть. В меру высокий, в меру красивый, в меру спортивный — каратист Рембо. Не устраиваю — скатертью шоссе! Лишь бы я сам себя устраивал, человек должен быть в ладу с самим собой. Как только этот баланс нарушается, тогда плохо. Тогда страдания, переживания, нервные горячки и суициды с девятого этажа — всего этого добра полно в телевизоре.

Я ей тогда ответил на обвинения: «Брось, Лиз. Ты другого мужика нашла, так и скажи, не юли». У нее аж слезы в глазах закипели. Хотела что-то сказать, а только рот открывала, как рыба. И кинулась собирать чемодан. Я ушел, чтобы не наблюдать эту картину на публику. Демонстративно надел другой пиджак. Сходил в магазин, купил всякой ерунды — орешков, чипсов… и прихватил дорогую шоколадку в красивой обертке — мелочь, но приятно. Пиджаков у меня несколько, но фасон один.

Вернулся — в квартире никого. На столике возле дивана лежат жемчужные бусы, на полу золотая брошка. Еще раскиданы вещички разные. Всё дорогое, мои подарки. За некоторые даже уплачено — вместе выбирали. Ну что ж, вольному воля. После ее обвинений нам вдвоем было уже делать нечего. Если понадобится, я могу привести девушку с улицы. И ей будет всё равно, чем я занимаюсь в свободное время.

Но теперь у меня есть Агата. Ну, не есть еще, но будет. В этом я почему-то был уверен. Чтобы подкрепить свою уверенность каким-нибудь действием, надо было позвонить. Позвоню и пойду за подарком, решил я.

Позвонил. Она меня сразу узнала, ничего не переспрашивала, когда начинают переспрашивать — а вы кто, ах, я вас не помню и т. д., - отсюда и начинаются маленькие лжи, потом они вырастают и становятся большими, и заменяют собой всякую искренность. Терпеть не могу, когда женщина лжет или притворяется у тебя на глазах. Я тоже предпочитаю не врать, просто есть вещи, которые я скрываю, или проще сказать — о них умалчиваю. Это незыблемое право мужчины — о чем-то сказать, о чем-то промолчать. Агата меня приятно порадовала. Она не жеманилась, не говорила, что занята и у нее другие планы, просто согласилась на свидание. Не удержалась и хихикнула в трубку, когда я сказал, как меня зовут — Рембо. «А можно сократить? — спросила она, — а то как-то… слишком сильно звучит, как в кино». «Можно», — сказал я. «Тогда Рем. Ничего?». А меня так и Лиза звала. И все другие так называют. Хотя, конечно, полное имя мне нравится больше.

До вечера еще было достаточно времени, и я поехал в магазин. На такси. Что у меня есть машина, знают только мои подчиненные — соблюдая свой начальственный статус, я вынужден ею пользоваться. И тщательно скрывать, как я не люблю это дело — сидеть за рулем, быть в напряжении, постоянно ожидая чего-нибудь неожиданного и стрессового. Дорожные неприятности словно знают о моих страхах и то и дело на меня сваливаются. В результате: нервозные перепалки с другим водителем, объяснения с полицией, страховой компанией, денежные затраты на ремонт или своей или чужой машины… всё это так противно и портит настроение и нервы. Нервы я должен беречь. Я должен быть спокоен и уравновешен. Ужасно, когда лицо дергается, бегают глаза и дрожат руки.

Я медленно проходил вдоль полок и витрин… Колготки с изображенными на упаковках стройными ножками… я не знаю ее размера, и для первого свидания вообще это дарить недопустимо. Но разве на будущее… Вот конфеты хорошо бы… но слишком коробки большие… надо поискать маленькую упаковку. Я остановился возле витрины с духами. Обилие и разнообразие коробочек угнетало. Какие она любит? Какие ей бы понравились? Я брызнул на ладонь из пробного флакона, поднес к лицу… нет, очень резкий запах и сладкий, будто откусил пирожное. Брызнул из другой бутылочки на другую руку, втянул носом… другое дело, приятная свежесть, похоже на сирень… Я всегда любил запах сирени, запах весны. Весной я встретил Альку, свою первую любовь, студенческую. Тогда сиреневые кусты цвели повсюду, белые и фиолетовые гроздья заполонили весь мир, и мы вдвоем наслаждались друг другом и ароматом сирени, пронизывающем воздух вокруг нас.

А через год мы расстались. Тоже весной, и сирень почему-то почти не цвела. Или мы ее не заметили.

«Устала я от тебя, Ромик, — сказала она. — Я никак не могу понять. Вот всё это, — она показывала пальцем на комод, на полки, уставленные разной мелочью: статуэтки, сувенирные часы, разные коробочки неизвестно с чем внутри — я сам уже не помнил, — ты воруешь эти штучки из любви к острым ощущениям, или ты просто болен, и тебе надо лечиться. А? Что ты молчишь?»