Франсин Проуз - Голубой ангел

Свенсон набирает номер. Назвавшись, он слышит «Ох!» секретар­ши, и беспокойство усиливается. Она говорит:

– Завтра утром в девять вас устроит?

Это тоже Свенсону не нравится.

– Может быть, вам удобнее в девять тридцать? – спрашивает секретарша.

– Нет, все отлично, в девять, – отвечает Свенсон.

Кабинет ректора всегда навевает Свенсону мысли о некоем привилеги­рованном лондонском борделе, где членам парламента предоставляют­ся самые роскошные и изысканные апартаменты. Сценарий здесь разы­грывается «в личном кабинете начальника», и все, что произойдет между мальчишкой-хулиганом и справедливо возмущенным директором школы или же между справедливо возмущенной школьницей и лебезя­щим перед ней директором, случится в обстановке, призванной распо­лагать к удовольствию: кожаные кресла, приглушенный свет, стеллажи с книгами, огромный красного дерева стол, над которым так удобно скло­няться, и все это под присмотром воззрившегося с картины спаниеля, выпестованного в прошлой своей жизни в аристократическом клубе. Неужели никто не замечает, что на стенах кабинета ректора гуманитар­ного университета нет никаких произведений искусства, кроме портре­та чьей-то чужой собаки?

Бентам встает, пожимает Свенсону руку и, попросив секретаршу ни с кем его не соединять, закрывает дверь.

– Тед, прошу садиться. – Он возвращается за стол. – Благодарю, что, хоть я и не предупредил вас загодя, сумели выбраться.

– Да что вы! – говорит Свенсон. – В это время суток я всегда свободен.

– Да, хорошо… Ну что ж, может, без предисловий, приступим прямо к делу? Вы сначала посмотрите – тут у меня кое-что имеется… – Бентам выдвигает ящик стола, достает магнитофон, ставит посреди стала – ровно между ними. Сначала Свенсон решает, что ректор хочет записать их разговор. Но Бентам нажимает кнопку, пододвигает магнитофон поближе к Свенсону. Сначала слышен только неразборчивый гул, затем звучит женский голос:

"– Ненавижу, когда вы на меня так смотрите.

– Как «так»? – спрашивает мужчина.

– Как на собственный обед.

– Извините, – говорит мужчина. – Поверьте, я вовсе не хотел смотреть на вас как на обед".

Во время паузы Бентам смотрит на Свенсона. В его взгляде, обычно иронично-удивленном, читается явное презрение. Ну хорошо, если вам нужно, Свенсон готов признать: голос на пленке его. А второй – Андже­лы Арго. Откуда у них эта запись? Он слушает зачарованно – точно не знает, что будет дальше.

"– Я оставил ваш роман Лену Карри, – произносит голос Свенсо­на. – Он сказал, что чудовищно занят, но при первой же возможности его посмотрит. Естественно, может случиться, что он так и будет занят, а потом сделает вид, что прочел, и отошлет назад.

– Когда я могу ему позвонить? – спрашивает Анджела".

На пленке какой-то шорох. Что-то, очевидно, стерли. Наверное, не­кие ключевые слова, из которых ясно, что разговор на самом деле сов­сем о другом.

"–Да пошли вы! – говорит Анджела.

– Погодите! – говорит Свенсон. – Я вам тоже могу сказать: «Да пошли вы». Я уже сходил – отправился на Манхэттен на ланч с издателем, и тот вел себя так, будто я – последнее дерьмо, да еще посоветовал мне на­ писать воспоминания о детстве, обо всем том, что я уже описал в «Часе Феникса», только на сей раз он предложил мне выдать так называемую правду…"

Снова пропуск. Потом Анджела говорит:

– Не могу поверить, что вы это допустили! Не могу поверить, что вы не стали за меня биться. Да я позволила вам себя трахнуть по одной-единственной причине: думала, вы поможете мне отдать роман тому, кто сумеет хоть что-то…

– Вот уж не думал, что дело обстоит именно так, – говорит Свенсон. – Не понял, что вы просто позволили мне себя трахнуть".

На пленке снова только шорохи, затем раздается звук хлопающей двери. Шаги на лестнице. Какая аппаратура чувствительная – записа­лись даже шаги в коридоре. И тут только до Свенсона доходит: магнито­фон был на Анджеле. Шаги замирают. Свенсон вспомнил: он тогда еще подумал, что она замялась потому, что решала, не вернуться ли назад. А оказывается, просто запись останавливала.

Бентам выключает магнитофон.

– Господи Иисусе! – говорит Свенсон. – Оказывается, эта юная сучка явилась на консультацию оснащенная аппаратурой.

Бессмыслица какая-то. Зачем Анджела это устроила? Почему она ре­шила отомстить за то, чего еще не случилось? Ведь не знала перед их встречей, что с Леном у него ничего не вышло, и эта разоблачительная запись… она была, пожалуй, преждевременной. Нет, теперь он вспоми­нает, как Анджела сказала, что уже знала и все поняла по тому, что он не позвонил. Но как же она могла быть настолько хладнокровной, как уму­дрилась просчитать заранее, что стоит обзавестись доказательствами, которые могут пригодиться позже? Доказательствами чего? Зачем они могут пригодиться? Что Анджела затеяла? Решила его шантажировать – чтобы он ее не кинул, чтобы снова переговорил с издателем? Тогда по­чему она не послала эту запись ему? Почему отдала ее Бентаму?