Юли Цее - Орлы и ангелы

Вы там в Вене люди прожженные, заметила адвокатесса. Согласуются ли ваши случайные попадания с общей теорией хаоса?

Она насмешливо посмотрела на меня. Должно быть, себя саму она считала продувной бестией. А может, все дело в том, что я казался ей простачком — декоративная рыбка в очках для подводного плавания и с флюгером.

Не закрывайте же лицо, сказала она. Да и вообще, что вы тут, собственно говоря, делаете?

Я собрался. Мне пришло в голову, что до сих пор я даже не задумывался над тем, чего здесь от меня ждут. Или тем более хотят. Подошел мужчина в рубашке поло и в парусиновых брюках, больше похожий на профессионального игрока в гольф, чем на человека, работающего на Руфуса.

Это доктор Томас Штиклер, представила его адвокатесса.

Привет, Макс, сказал он, мы вас тут ждем не дождемся.

Привет, Штиклер, сказал я.

Что-то подвигло меня обратиться к нему не по имени и не по ученому званию, но только по фамилии. И это ему явно не понравилось. Но я понял, что, несмотря на это, и впредь буду называть его только Штиклером; что-то навязывало мне такое решение… А пока я над этим размышлял, он говорил без умолку.

А послезавтра, сказал он, вы уже получите разрешение выступать в судах Лейпцига и Дрездена.

А что мне там делать, нехотя полюбопытствовал я.

Тут у нас, дорогой Макс, адвокатское бюро. А адвокатам полагается выступать в суде.

Штиклер, ответил я, я специалист по Балканам.

Были таковым, ответил он.

Пышная референтка с лицом жительницы альпийской деревушки переехала со своей стопкой дел из пятнадцатиметровой комнатки в библиотеку, в результате чего у меня появился собственный кабинет. Я вспомнил о Рикарде — кофейной мулатке на аналогичной должности в венском комплексе ООН: она зарабатывала три тысячи долларов в месяц чистыми и в обеденный перерыв бегала трусцой по Дунайскому острову. Она была придана Сашико Жерар-Ямамото в качестве персонального консультанта. Сашико возглавляла правовой департамент, зарабатывала впятеро больше Рикарды и носила юбку до пят, заставлявшую ее делать крайне мелкие шажки, так что создавалось впечатление, будто она не идет, а медленно катится на роликах по тамошним бесконечным коридорам. Стоило тебе взглянуть на нее — и ты понимал, что совершил ошибку, влекущую за собой серьезные юридические последствия. Хотя я (как, впрочем, и Руфус, как любой из нашей конторы) не входил в персонал ООН, у Сашико почти всегда находилось для меня какое-нибудь задание.

Милый Макс, обычно говорила она, не найдется ли у вас минуточки на дело мира во всем мире?

Когда я уже начал было входить в ближний круг доверенных подчиненных Руфуса, которым ему случалось бросать пару слов об истинной подоплеке большой политики — а делал он это на бегу или, скажем, на борту самолета, — он объяснив мне как-то, что эта японская леди — одна из ближайших союзниц того небольшого учреждения, которое кормит нас всех так хорошо и так надежно. А это означало: слова Сашико — закон. Всегда и везде.

Мне не нравилось бывать в комплексе ООН. Сашико отлавливала меня, как правило, когда я болтал с Рикардой, заводила, «катясь на роликах», в какой-нибудь пустой кабинет и выкладывала передо мной стопку протоколов о намерениях. За оставшуюся половину дня мне надлежало подготовить развернутый проект резолюции, чтобы он затем был предъявлен той или иной рабочей группе как результат якобы имевших место переговоров. Я выкладывался полностью и, когда Сашико оставалась довольна, позволял себе в порядке вознаграждения купить пластиковую упаковку суши в японском баре ооновского кафе, прикупал к ней большой пакет жареной картошки из «Макдоналдса» и пожирал эту смесь на обратном пути в метро. Тогда я думал, будто Сашико и борьба с нею — это главная неприятность из подстерегающих меня в жизни. Я жестоко ошибался.

Сам не понимая, как сюда попал, я вновь оказался в кабинете у адвокатессы, в руке у меня обнаружилась чашка.

Максимальный Макс, сказала хозяйка кабинета.

А ну вас к черту.

Интересно все-таки, как человек вроде вас получает должность вроде вашей?

Я выдержал приемный экзамен у Руфуса.

И как он проходил?

Руфус удостоил меня личным собеседованием. И в заключение задал вопрос, почему германская политика во многих аспектах учитывает интересы Ганы, тогда как австрийская больше и чаще увязывается с австралийской.

Она впала в задумчивость, наморщила лоб. Я буквально видел, как она мысленно перебирает этапы немецкой колониальной политики.