Роберт Уоррен - Место, куда я вернусь

У меня в груди давило так, что было трудно дышать, и кровь стучала в висках. Но в то же время я чувствовал что-то вроде панического страха, как будто меня вот-вот вывернет наизнанку. Словно множество глаз украдкой смотрели на меня со всех сторон, подстерегая мое малейшее движение.

— Вот такое выражение, как сейчас, — сказала она. — Мне от него страшно делается.

Кровь все стучала у меня в висках.

— Ну, так не смотри, — сказал я.

Но она меня как будто не слышала. Она полулежала на спинке роскошного, просторного сиденья, уронив обнаженные руки и откинув голову назад, как будто в глубокой усталости, и мысли ее были где-то далеко. Лунный свет заливал автостоянку и весь мир за ее пределами, но мы были в тени дерева. В этой двойной тени — потому что верх автомобиля был поднят — ее лицо на фоне темной кожи спинки казалось едва различимым бледным пятном.

— Так вот, об одолжении, — сказала она наконец, не в виде вопроса, или просьбы, или утверждения, а просто произнесла эти слова так, что они неподвижно повисли в воздухе.

— Да?

— Поцелуй меня, — сказала она.

— Поцеловать?

Ничто не могло бы удивить меня больше.

— Всего один раз, — сказал она хрипловатым полушепотом из своего темного угла, не глядя на меня. — Один раз — только долго, медленно и нежно.

Я ничего не сказал. Внутри меня что-то происходило, но я не понимал что.

— Всего один раз, — сказала она. — И все. Тогда я пойму.

— Что поймешь?

— Какой ты. Чтобы, когда ты уедешь… Тогда я смогу закрыть глаза и буду это знать. Хоть это.

Я не мог вымолвить ни слова.

— Это не так уж много значит, — сказала она. — Для тебя. А для меня — очень много.

Музыка стихла. Я слышал ее дыхание.

— О, Джед… — тихо сказала она, сидя там, в своем углу.

Если бы только она не произнесла моего имени… Но она его произнесла. Я ощущал свое имя у нее на языке — это было как физическое ощущение, иначе я не могу это описать: словно я прикоснулся своим именем к чему-то мягкому, теплому и влажному, скрытому в темноте ее рта. И я стал перелезать к ней через рычаг переключения передач — не поспешно, не очертя голову, а скорее медленно, стараясь действовать спокойно и методично. А кровь все стучала у меня в висках, словно в жестоком приступе мигрени.

Я не обнял ее. Я даже пальцем до нее не дотронулся. Я перелез на ее сторону, осторожно уперся левой рукой в сиденье позади нее, приподнялся, опираясь на правую руку, и наши губы встретились.

По сравнению со всей напряженностью нашего предшествовавшего разговора, с той бурей чувств, которая сотрясала все мое существо, это мгновение оказалось до смешного малозначащим. Я ощутил только прохладную сухость ее губ, чуть шершавых, как будто в крохотных шелушинках помады, и легкий привкус корицы.

И ради этого стоило городить весь огород?

Но все изменилось после того, как ее губы чуть-чуть приоткрылись с едва слышным вздохом — легким дуновением, которое я ощутил только своими губами.

Поцелуй, как и требовалось, был долгим, медленным, нежным, но, безусловно, не страстным. Когда я оторвался от ее губ и сел рядом с ней, наши тела не соприкасались. Мы смотрели не друг на друга, а прямо перед собой, на залитую лунным светом автостоянку. Через некоторое время она нащупала мою правую руку, подняла ее и прижалась щекой к тыльной стороне кисти, повернув лицо в сторону.

А потом моя рука стала мокрой от слез.

— В чем дело? — спросил я, глядя в ее склоненный затылок.

Не поднимая головы, она приглушенным голосом спросила из темноты:

— Ты совсем не разбираешься в девушках, да?

— Да.

Я хотел произнести это сердито, но голос мне не повиновался.

Было ясно, что я и в себе не могу разобраться. Что-то со мной происходило, но что? Я не так далеко продвинулся в своих занятиях литературой, дабы понять, что, как говорит в пьесе Марло доктор Фауст, «поцелуй Прекрасной Елены сделал меня бессмертным».

Но не совсем так, как описывает это Фауст. «Твои губы выпили мою душу, — говорит он Елене. — Видишь, вон она летит!» А губы Розеллы вовсе не выпили мою душу. Наоборот, они вдохнули душу в меня, и я сидел, чувствуя, зная, даже видя, как в сухой, взбаламученной тьме моего существа разгорается все ярче крохотная светлая точка, превращаясь в сияющий шар, и я понемногу, боясь поверить, понял — это и есть умиротворенность и покой.

Онемев от этого сияющего блаженства, я сидел, повторяя про себя одно слово — «любовь». Оно не выходило у меня из головы. «Наверное, это она и есть», — думал я про себя в изумлении. Но тут пришла еще одна мысль: чтобы познать любовь, чтобы ее чувствовать, надо кого-нибудь любить.