Дидье Ковеларт - Евангелие от Джимми

— Вы хотите сказать… вы пытаетесь убедить меня, что я родился от пятна на простыне?

— Не какого-нибудь пятна, — улыбается отец Доновей. — И не на какой-нибудь простыне.

Я оседаю, откидываюсь на подголовник и закрываю глаза.

— Ну что, — раздается над самым ухом зычный голос судьи, — как вы себя теперь ощущаете?

Будто чемпиону, выигравшему матч, подсовывает микрофон: поделитесь впечатлениями. Я не отвечаю. Неясные картины мелькают в темноте под веками. Белые халаты снуют вокруг стеклянных трубок, клубится голубой пар у открытой морозильной камеры, мечутся в клетках крысы, и крест надо мной растет, растет и вдруг обрушивается на меня… Те самые кошмары, что снились мне всю жизнь.

Я открываю глаза. Лимузин едет по Меритт-Фривэй.

— Что вам от меня нужно?

Судья достает пачку витаминных сигарет, протягивает мне, я качаю головой, он убирает ее назад.

— Времени у вас достаточно, Джимми, — говорит он. — В ближайшей перспективе — полчаса на изучение вашего досье: естественно, мы не сможем дать вам его с собой. Таким образом, вы приедете домой уже зная все, что должны знать, и будете подготовлены, чтобы принять решение.

— Какое решение?

Психиатр вытягивает ноги и вдруг заявляет с непонятной мне гордостью, что никто не собирается принуждать меня насильно.

— Да к чему принуждать?

— К вере в себя. Вы должны сами принять свою сущность… я бы даже сказал, свою роль.

— Ибо вы, возможно, являетесь, — подхватывает священник, — повторяю, возможно, ибо мы еще ничего не знаем наверняка… являетесь тем самым Мессией, чье возвращение предрекают нам Евангелия…

— Или всего лишь эрзацем, продуктом биотехнологии, которому не бывать осененным благодатью, — добавляет судья.

— А почему вы именно сегодня мне это преподнесли? Потому что мне тридцать два года и время не терпит, Христос-то умер в тридцать три?

Они удивленно переглядываются — похоже, не ожидали такого поворота. Совсем что ли, за дурачка меня держат?

— Мы потеряли ваш след, Джимми, — отвечает отец Доновей. — Исследовательский центр, где вы родились и провели первые шесть лет жизни, сгорел, а вы, если мне будет позволено так выразиться, чудесным образом спаслись.

Я вспоминаю шоссе, мою обгоревшую пижамку, машину Вудов…

— Вы совсем не помните меня, Джимми? — продолжает он тихо. — Я был тогда молод, еще не растолстел… Вы росли у меня на руках, я учил вас, заложил основы религиозного образования…

Я смотрю на него во все глаза, даже голова начинает болеть от напряжения. Пытаюсь представить его в белом халате, на тридцать лет моложе… Нет, отвечаю, зря он старался: о первых шести годах своей жизни я ничегошеньки не помню. И пусть не пудрят мне мозги, будь я тем самым клоном, они давно бы меня нашли.

— Вспомните, какое было время, — вздыхает судья. — Конец правления Клинтона, чудовищно раздутый бюджет национальной безопасности, миллиарды долларов, угроханные на спутниковый шпионаж, от которого никогда по-настоящему не было толку… А сколько создавали следственных комиссий, искавших любой предлог, чтобы свалить президента: тут тебе и скандалы с недвижимостью, и минет на рабочем месте, и законспирированные научные программы… Спецслужбы Белого дома, конечно, пытались разыскать вас, а как же, но на тот момент важнее было сохранить ваше существование в тайне, а найдись вы, утечек информации было бы не миновать, и тогда пришлось бы официально оправдывать клонирование человека, в то время как Билл Клинтон во всех своих выступлениях его осуждал. Ну а у администрации Буша были… другие приоритеты. В наступившем потом хаосе о вас просто забыли. Впрочем, все думали, что вы умерли, как и ваши братья.

— Братья?

— Вы были не единственным эмбрионом, мистер Вуд. Девяносто четыре неудачи потерпели ученые с кровью Христовой: выкидыши, патологии внутриутробного развития, мертворожденные младенцы. Только один был благополучно выношен и родился живым: это вы.

— А моя мать?

Повисает неловкое молчание. Доктор снимает очки, достает из кармана пакетик, аккуратно разрывает его, вынимает салфетку и наконец отвечает, протирая стекла:

— У женщины-донора взяли яйцеклетку, из которой изъяли ядро с генотипом, оставив только цитоплазму. Затем ядро соматической клетки, взятой из крови, точнее, из лейкоцита с Плащаницы, перепрограммировали и внедрили в яйцеклетку. Электрическим током стимулировали синтез, после чего полученный эмбрион подсадили в матку женщины, которой предстояло его выносить.