Дидье Ковеларт - Евангелие от Джимми

— Как в кино: тюремный священник, врач и судья. Герою осталось жить час, вот они и пришли, все такие добрые, угостить его выпивкой, удостовериться, что он сядет на электрический стул в добром здравии, и исповедовать напоследок, авось выболтает то, чего не сказал в суде.

Судья отставляет свой стакан.

— Простите, если я буду излишне резок, мистер Вуд, но нам поручено открыть вам ваше происхождение.

— Не спешите, — одергивает его «Анкл Бенс».

— Вы нашли моих настоящих родителей?

Слова вырвались сами собой, это было сильнее меня; я смотрю на смущенные лица троицы.

— В каком-то смысле да, — тихо произносит священник.

— Я психиатр, — зачем-то сообщает мне лысый с успокаивающей улыбкой.

— Как они поживают?

Повисает молчание, и до меня начинает доходить вся нелепость этой сцены. Каким боком мое семейное положение может касаться правосудия, медицины и церкви? Разве что я побочный сын пастора Ханли, этого телепридурка и миллиардера… А что, шесть каналов, три авиакомпании, двенадцать тысяч судебных исков и пятое место в рейтинге популярности «Нью-Йорк Пост»!

— Напрасно вы так ощетинились, — улыбается психиатр. — Мы в некотором роде принесли вам благую весть.

— Истинно так, — с серьезным видом кивает священник.

— Но приготовьтесь к потрясению, — добавляет судья.

Я довольно сухо отвечаю им, что мне тридцать два года и все это меня больше не волнует: на своем дерьмовом детстве я давно поставил крест, выбросил воспоминания на помойку и путешествую налегке. Кто произвел меня на свет — мне до лампочки.

— Почему же? — нестройным хором возмущается трио.

— Родители меня бросили.

Судья и психиатр смотрят на священника, а тот опускает глаза:

— Вы не должны так говорить, даже если…

Он не договаривает, сконфуженная улыбка повисает многоточием. Мне вдруг приходит в голову, что мои биологические родители, возможно, захватили самолет или что-то в этом роде; власти выяснили, кто они, а меня нашли по генетической карте и хотят использовать как средство давления. Тогда понятно, откуда и лимузин, и эта троица. Психолог преподносит мне новость, судейский предъявляет ордер, священник благословляет, а потом меня везут на место, чтобы я вел переговоры.

— Это что-то ужасное?

— Ужасное? — без всякого выражения переспрашивает доктор Энтридж.

— Да, что они натворили?

— Ну ладно! — решительно вступает судья и хлопает в ладоши, упершись локтями повыше колен. — Хватит ходить вокруг да около. Никаких родителей нет.

— В смысле зачатия и рождения, — уточняет психиатр.

— Но родство есть, — с нажимом добавляет священник.

— Не будем спорить по мелочам, — осаживает его судья и, протянув руку, хлопает меня по колену. — Как бы то ни было, вы должны знать, мой мальчик: все, что будет здесь сказано, — государственная тайна. Вам ясно? Ни под каким видом и ни при каких обстоятельствах вы не имеете права разглашать ее никому.

— Да что разглашать? — срываюсь я. — Пока, уж извините, я вообще не въезжаю, о чем речь! У вас ко мне дело — валяйте, говорите, что нужно, поедем на место, составим смету, а вы вместо этого выпытываете, что я помню про свое детство, а потом оказывается, что и помнить-то нечего, у меня, стало быть, вообще нет родителей. Ну спасибо, просветили! Все, кончайте бодягу, мне некогда, работа ждет.

— Мы вас понимаем, — умиротворяюще кивая, лопочет судья, похожий сейчас на откормленного цыпленка, — но это не то, что вы думаете, мистер Вуд.

— Что же тогда? Программа «Розыгрыш»? Вы наняли актеров и надеетесь запродать ваш фильм каналу CBS, на премию метите?

Эти три шута гороховых вздыхают, перешептываются, потом достают свои удостоверения и суют мне под нос. С виду вроде настоящие, хотя я в этом мало что смыслю. Вижу только, что из трех документов два — пропуска, с фотографиями, магнитными и штриховыми кодами, печатью Белого дома, все честь по чести.

Сглотнув, я киваю и с покаянным видом говорю:

— Ладно, понял, я сын президента. А он у нас гей, так что все ясно про государственную тайну.

Три документа скрываются во внутренних карманах.

— Сделайте одолжение, не дурачьтесь, мистер Вуд.

— Все, все, молчу, — издеваюсь я, подняв руки: мол, сдаюсь, мир. — Можете успокоить папочку, я вообще не родился, мне ничего не надо. И кстати, на выборы я не хожу.

Судья топает ногой, священник призывает к спокойствию, а сам, сразу видно, злится еще пуще.

— Ну хватит, перейдем к делу! — рявкает психиатр. — Что вы можете сказать о клонировании?