Дидье Ковеларт - Евангелие от Джимми

Она плавала минут пятнадцать, и на этот раз я, присев у круглого окошка, держал руку в кармане и через подкладку гладил свой член. Не то чтобы вправду возбудился, скорее проверял себя, вроде как температуру мерил для очистки совести.

Черные волосы, водорослями колышущиеся вокруг точеного лица, длинные мускулистые ноги в движении, маленькие, почти символические грудки; она то и дело меняет стиль, энергично отталкивается, едва коснувшись бортика, чтобы не терять ни секунды… Ничто в ней не напоминает Эмму, все ново — или, наоборот, старо, много старее. Мальчишкой я прижимался лбом к стеклу витрины магазина игрушек и мечтал, уставившись на железную дорогу, воображал, будто это я отправляю и останавливаю поезда, подаю сигналы, перевожу стрелки; я представлял себе пассажиров в вагонах: они благодарили меня за путешествие и молились, чтобы поезд благополучно прибыл в пункт назначения, а это зависело только от меня одного… И сегодня, расплющив нос о круглое окошко, я чувствую себя точно так же. Смотрю, не отрываясь, на незнакомку, плавающую в бассейне, который построил я, мысленно командую ей: «На спине», «брассом», «баттерфляем» — и ведь срабатывает, за редким исключением.

Я даже перестал поглаживать свой член, чтобы лучше сосредоточиться, ну-ка, могу я ускорять ее темп, управлять ее телом на расстоянии, проникнуть в ее мысли? Несколько раз, поворачиваясь в кроле, она встречала мой взгляд. Или ничего не видит в воде, или эксгибиционистка. Каждый день дожидается моего прихода и идет сюда подразнить меня. Каждый день… Я вижу ее всего второй раз, но мне уже кажется, будто это ритуал, привычное свидание, какая-то взаимная тяга. Да, конечно, у меня давно не было женщины, но дело не только в этом. Первое время после Эммы я честно пытался забыть ее со случайными подружками — от этого было только хуже. Мысли о ней не покидали меня, а от сравнения становилось еще больнее; я сгорал со стыда и чувствовал себя мерзавцем по отношению к девушкам. Дурак я был тогда, думал, что меньше страдаешь, если вы квиты, и легче простить, изменяя в ответ. Чушь собачья. От большой любви можно излечиться только другой, еще более сильной любовью. И то если хочешь излечиться. Если не боишься рецидива.

Оторвавшись от окошка, я собираю инструменты и выхожу из будки. Поднимаюсь на две ступеньки, в последний раз оглядываюсь на ее ягодицы, двигающиеся в ритме кроля, полосатые от тени старой магнолии. Она вдруг останавливается посреди бассейна, гребет к тому концу, где мелко, и, облокотившись на бортик, звонко кричит:

— Джессика!

Я прячусь за дерево, оглядываюсь: к кому это она обращается, вроде никого нет. Вот оно что, я и не заметил, что она плавала с наушником. Врач она, что ли, или девушка по вызову, им положено всегда быть на связи. Сколько я ни напоминаю клиентам, что их водонепроницаемые телефоны могут разладить электронику моих бактерийных детекторов, у них это уже привычка — плещутся и звонят; им же хуже, получат ударную дозу хлора.

— Привет, как дела? Спасибо за сообщение, ты сказала, до пяти… Да, получше. Я в Гринвиче. Так, вдруг захотелось. Детство вспомнить… Здесь все запущено, но такая красота, в десять раз лучше, чем раньше. Вот увидишь, и еще огромный бассейн, просто мечта. Я работаю, взяла с собой досье, а в перерывах плаваю… Нет, одна. Они уехали во Флориду, так даже лучше… Особенно сегодня, я была бы просто не в силах. Нет-нет, брось. Или, если на то пошло, мужика мне пришли. Симпатичного, сексуального, желательно не урода и такого же несчастного, как я… Да нет, шучу. Просто, когда привыкнешь к счастью вдвоем, то… не знаю, это так выбивает из колеи, если вдруг остаешься совсем одна. И винить некого, кроме себя. Ладно, созвонимся. Целую, пока.

Она выходит из воды, сгибает и разгибает правую ногу — видно, судорога свела, — натягивает трусики и идет к дому. Притаившись за каменной оградкой, я провожаю ее глазами, надеясь на какой-нибудь знак: хоть бы оглянулась через плечо, улыбнулась, кивнула… Нет. Что я себе вообразил? Это внучка сторожа, она целыми днями работает, закрыв ставни, а в бассейне отдыхает. Любит купаться голышом и исповедует христианскую веру, только и всего: может, кто-то из ее родных утонул, поэтому она крестится, перед тем как нырнуть. Вот так. Заклинает судьбу. К тому же ее сердце занято; для меня нет места в ее жизни, я могу только подсматривать.

Я встаю, потирая затекшую спину. На поверхности воды, возле решетки бьется шмель. Иду за сачком и, проходя мимо лесенки, останавливаюсь, оторопев. На мокрой плитке, между ее следами, три буквы — она написала их ногой. КИМ. Поднимаю глаза, смотрю на дом, почти неразличимый за деревьями. Впервые вижу, чтобы кто-то писал свое имя, выйдя из воды. Она что, подписывает свои заплывы? Или это для меня? Она представилась. Ненавязчиво — я ведь тоже шпионил за ней, не показываясь.