Элис Хоффман - Признания на стеклянной крыше

Бланка всегда любила книги, но самыми захватывающими историями ее детства были те, что она слушала, приходя в комнату к Сэму, — пусть даже это были очень страшные истории. О том, как он колол себя булавками, проверяя, может ли научиться терпеть боль; о статистической вероятности того, что солнце со временем сгорит дотла и все живое на земле вымрет от холода. Легенды, которые были, в сущности, пересказами снов, навеянных гашишем и кокаином, — долгие, запутанные, исполненные поэзии и безнадежности. Но лучше всего были рассказы, посвященные их матери: о том, какие кроваво-рыжие были у нее волосы, какое множество веснушек — целых семьдесят четыре! — было рассыпано по лицу; о том, что она была дочерью капитана с паромной переправы, который верил, что люди могут летать.

А после наступил день, когда Сэм перестал рассказывать. Это произошло, когда к ним уже приехала жить Мередит, когда дела с наркотиками приняли такой скверный оборот, что Сэма насильно отправили на реабилитацию. Когда он вернулся из больницы, Бланка не отставала от него с просьбами вернуться и к прежним историям.

Расскажи мне о том, как может снова наступить ледниковый период и все живое замерзнет. Расскажи, как птицы, совершая перелеты в шесть тысяч миль, находят дорогу в те места, где никогда раньше не бывали. Расскажи мне про нашу маму — как она умела объясняться с бельчонками на их беличьем языке.

Как ты не понимаешь? отвечал на это ее некогда бесстрашный брат, раздавленный и опустошенный. У меня осталась теперь всего одна история.

Этой историей был героин. Историей, сложенной из ощущений, а не слов, невидимой, пагубной и неотвратимой. Сэм исчезал от нее понемногу, истаивал, подобно снеговику, покуда для Бланки не осталось ничего, кроме голубоватой лужицы стылой воды — ледяной, окрашенной горестью и с каждым годом все более сходящей на нет. Она всеми силами старалась удержать его, но это было невозможно, как невозможно сохранить в целости лед, шагая по раскаленной пустыне, или остановить ход времени. Когда Сэм после финального столкновения ушел из дому, Бланке все реже удавалось с ним видеться. Сэм утратил эффект присутствия, он стал похож на очертания человека — не полноценное существо, а отброшенную им тень.

Отец разговаривать о Сэме отказывался, а вскоре у него появился и новый ребенок: их с Синтией дочь. В жизни Бланки, казалось бы, должна была наступить относительно спокойная пора — однако чем больше радовался своей второй жене и маленькой дочке Джон Муди, тем больше злости кипело в душе у Бланки. К тринадцати годам от прежней милой, примерной девочки не осталось и следа. Примерное поведение было для сосунков вроде Лайзы, ее новорожденной сестры. Покладистый нрав — для притвор и недоростков. Для Бланки такие дни прошли. Теперь в ней — близко к поверхности, под самой кожей — копилась ядовито-зеленая желчь.

Она скучала по Мередит, хотя, звоня ей по телефону во время самых яростных стычек с отцом и Синтией, подчас не знала, как выразить в словах свое отчаяние. Просто звонила и плакала.

— Мне тоже тебя недостает, — говорила ей Мередит. — Тебя — и его.

В отчаяние Бланку повергали мысли, связанные с братом. Она взглянуть не могла на отца, чтоб не подумать о Сэме. Как ты смеешь о нем забывать? Жить-поживать, словно ни в чем не бывало? Как смеешь полагать, будто твое семейное счастье стоит такой цены?

Однажды, во время обеда в честь Дня благодарения, когда за общим весельем и умильным самодовольством о Сэме ни разу никто не вспомнил, Бланка обрушилась на отца с обвинениями, что он выжил Сэма из дому. Синтия поспешила отвести ее в сторону.

— Твой отец делал все возможное и невозможное для этого малого, — заявила она.

— Что, конкретно?

За столом Бланка сидела с книгой «Мы всегда жили в замке» [5] Роман американской писательницы Ширли Джексон (1916–1965). . Уже тогда предпочитала не мясо с кровью, а бумагу с типографской краской.

— Послушай, милая, ты многого не знаешь, — сказала Синтия. — Очень многого.

Лайза — сводная сестра Бланки, жизнерадостная и пухленькая — только еще училась ходить и сейчас сидела, ковыряясь в размазне из картофельного пюре. Как было бы хорошо, если б она исчезла, а на ее месте снова оказался Сэм! Он, правда, терпеть не мог День благодарения. Фуфло империалистическое, этот праздник. За наши с вами грехи поплатилась жизнью эта индейка, сказал бы он Синтии и отцу. За ваши грехи, за то, как вы со мной обошлись.