Поль Констан - Мед и лед

Не могло быть и речи о том, чтобы вернуться обратно. Если бы я дала волю чувствам, то просто упала бы на землю, поджав под себя ноги и руки. Сжавшись в комок и зажмурив глаза. Но я шла вперед, повиновалась приказам, аккуратно выполняя все то, что от меня требовали. Руки в стороны, ноги на ширине плеч! Откройте сумочку! Выверните карманы! Я снова двигалась в четком темпе, заданном еще по дороге сюда, когда мы ехали через пустырь к воротам тюрьмы. Теперь мне некому было помочь, рядом со мной не было Филиппа — он остался снаружи. Я делала в точности то, что мне говорили, словно всю жизнь выполняла эти неприятные процедуры, не сомневаясь в их необходимости.

Та же внутренняя установка, вероятно, заставляла идти заключенных прямиком в комнату для исполнения приговора. Они не бежали туда, как самоубийцы, их не тащили волоком, они мужественно шли сами. Откуда у людей берется смелость, чтобы выскочить из окопа и ринуться в бой, сесть в поезд, зная, что больше не вернешься? Я проявляла лишь ничтожную часть этого свойственного человечеству мужества. Именно мужественно я шла на встречу с Дэвидом Деннисом. Мне было страшно в этой тюрьме, и до последней секунды я не знала, как справиться со своим страхом встретиться с приговоренным и увидеть его глаза. Я старалась держать себя в руках, чтобы тот, кого я не знала и с кем опасалась встречаться, ни за что не догадался, до какой степени я его боялась. Подойдя к комнате для переговоров, я чувствовала себя жертвой, которой хочется убежать.

Несколько телефонных звонков. Охранник спрашивает меня, хочу я беседовать «с контактом» или «без контакта». В моей карточке посетителя этого не указано, и я могу выбирать.

— No contact, — услышала я свой голос.

Это было единственным «не», которое я произнесла. No contact, в страхе от одной только мысли, что контакт возможен. Я с облегчением услышала, как мой ответ полетел от охранника к охраннику в глубь тюрьмы: no contact. Меня закрыли в комнате для переговоров, усадив в застекленном отсеке с телефонной трубкой. Я была одна. Отсек напротив был пуст. Я ждала.

Сначала я увидела силуэт человека, идущего по коридору в сопровождении трех охранников. Он был в оранжевом комбинезоне и кепке. С него сняли цепи — с пояса, рук и ног. Я и не подозревала, что на нем было столько цепей, и мой страх превратился в жалость. Ибо это был не дикий зверь, не кровожадный медведь, не разъяренный бык, а человек. Зажгли свет. Худой, симпатичный, улыбчивый парень оказался со мной лицом к лицу.

— Привет! — сказал он, взяв трубку. — Так значит, вы писательница?

— Он невиновен, — сказала я, сев в машину, в которой меня ждал Филипп. — Он невиновен, а казнь уже назначена.

— Кто невиновен? — переспросил Филипп.

— Дэвид Деннис. Он невиновен. Это чудовищная ошибка.

Я не могла молчать, слова рвались из меня — те самые слова, что говорил мне Дэвид Деннис. Чужак, приехавший из Нью-Йорка, янки, нищий студент, вынужденный зарабатывать деньги на учебу, на него повесили убийство, чтобы отмазать сынков элиты штата. Высшему обществу, от Норфолка до Ричмонда, претило, что он спал со студенткой Роузбада. Поэтому члены студенческого Братства покарали девушку. А потом были подменены результаты расследования, утеряны доказательства, «забыты» свидетельства очевидцев, подделан отчет о вскрытии. Все вокруг по горло увязли в этом деле: шериф, судмедэксперт, злобствующий прокурор, выдвинувший обвинение, назначенный судом адвокат, который лишь еще больше утопил своего подзащитного, и особенно судья Эдвард, доведший дело до смертного приговора.

Филипп завел мотор и нервно сглотнул.

— Дэвид Деннис однозначно виновен. Главное доказательство — анализ ДНК.

Я перебила безапелляционным тоном.

— Верно, ведь он был любовником этой девушки и никогда не отрицал интимной связи с нею, в том числе и в ночь убийства. Но других доказательств никто и не искал, никто даже не подумал обследовать раны.

— Вы хотите сказать, следы укусов на теле и лице?

Филипп был очень спокоен, я бы сказала, почти холоден. Он вдруг показал мне свое другое лицо: не то доброжелательное и чувствительное, к которому я уже привыкла. Он говорил как юрист, без малейших душевных смятений, говорил то, что должен говорить житель Роузбада в Роузбаде. Его формулировки были точны, словно заучены. Я считала его другом, но даже если так оно и было, то лишь до этого момента. По сравнению с тем, что я только что пережила в тюрьме, контраст был налицо. Я не чувствовала с Филиппом того душевного единства, которое установилось у меня сразу же с Дэвидом Деннисом и заставило выслушать его историю, понять ее и поверить.