Поль Констан - Мед и лед

Все, что мне удавалось выведать у нее о деле или о ней самой, были всего лишь крупицами, вырванными из контекста. Я могла восстановить логику путем додумывания. Например, эта история скитаний по церквям. Какие именно церкви поддерживали изо дня в день их скудное существование? Когда я спрашивала об этом, она отвечала, что их было много, поэтому трудно сказать определенно.

— Ну, церкви!

— С причастием, дарохранительницами, распятиями?

— Да, и другие, с витражами, свечами, звездами, солнцами…

— Христианские?

Я требовала от нее слишком многого, религия не была ее коньком, мне стоило спросить Марту, которая была в этом сведуща с детства и у которой появилась идея объездить всю сеть «Искупления», проводить конференции, беседы, начиная уж-не-помню-с-чьего-там-седьмого-дня.

— Адвентисты? Пятидесятники? А Марта сама не католичка?

— Мы и к католикам ездили. Когда ты говоришь о смертной казни, стоит это делать перед распятием, чтобы выиграть время.

Она назначала встречи по телефону. В большинстве случае ей отвечали благосклонно. Преподобная мать, кюре, пастор — короче, ответственные лица думали, что это оригинальное событие привлечет любопытство прихожан, пресыщенных телевидением, но, как правило, не имеющих ничего свеженького, что можно пощупать руками. Она договаривалась об оплате дороги из их пожертвований. Все понимали, что за это придется заплатить. А вот настоящий гонорар получить было трудно, так как приходы предпочитали сами просить денег, нежели их давать. «Если приедет сама мать, то мы постараемся».

В какой бы день и час ни происходили встречи, у Марты с Розарио никогда не было большой аудитории, тем более что, соблюдая осторожность, они посещали дальние уголки Вирджинии, где о деле Дэвида Денниса слышали мало. Для большинства присутствующих история Дэвида была непонятной, и они прилагали массу умственных усилий, чтобы удостовериться: женщина, которую они слушали, действительно была матерью приговоренного к смерти. Вначале их поражало то, что она была нормальной, как и любая женщина из публики. А о ее драме они вряд ли догадывались, поскольку Марта делала все возможное, чтобы контролировать свои эмоции. В церквях она невольно копировала поведение прихожан и уклонялась от спектаклей — тех спектаклей, которых они все ожидали.

Собрания никогда не происходили в самих культовых местах, так как Марта с Розарио были не достойны стоять перед алтарем, все происходило в смежных комнатах, а за понятием «дружественная атмосфера» скрывалось удручающе ничтожное число прихожан и привычка публики не являться в назначенное время. Иногда было так малолюдно, что приходилось до упора ожидать какую-нибудь семейную пару, оправдывавшую свое опоздание нестыковками в планах. Марта и Розарио знали теперь их несметное множество: отвезти ребенка к друзьям, дождаться важного телефонного звонка и так далее. Вот они, мелкие обстоятельства жизни и груз повседневных обязанностей обычных людишек, а в результате — отсутствие пунктуальности, а порой и просто отсутствие наиболее милосердной части человечества.

— Ах! — вздыхала Розарио, обращаясь, скорее, к самой себе. — Это не те люди, которые восстанут, бросят всё и отправятся в путь следом за Господом с таким же громким и убедительным пением, которое они затягивают во время каждой церковной службы. Единственный раз, когда им показывали Христа, — по крайней мере, его образ, — они все равно пришли с опозданием, долго рассаживались, без конца объясняли, почему задержались, делали знаки соседям и оглядывали зал, считая присутствующих. Они просили подождать еще Питера, который обещал прийти накануне, или Мэри, которая как-то сказала, что тема смертной казни ей интересна.

Давайте же наконец начнем! Розарио считала, что не стоило начинать издалека. Лучше бы Марта сосредоточивалась в своей речи на ужасных условиях заключения в камерах смертников. Внимание людей имеет пределы. Телевидение приучило их к быстроте. С ними не нужно ходить вокруг да около, надо прямо заявлять о главном, а главное — это деньги. Розарио не ошибалась насчет того, как правильно построить рассказ. Если она и была не права, то разве что в выборе эпизодов. Людей интересовало не настоящее, то есть Дэвид в тюрьме, а начало — преступление, и конец — казнь.

«В чем его обвиняют?» — был первый вопрос. Если только это не звучало как: «Что он натворил?» Марта и Розарио сталкивались с той же трудностью, что и я, когда описывала суть дела моим корреспондентам. Слова приговора вызывали ужас: изнасилование, убийство, варварские действия.