Поль Констан - Мед и лед

— Если бы это могло его спасти, я бы вышла.

И пока она произносила это, я наблюдала, насколько разрушительной была привлекательность Дэвида Денниса. Розарио любила его любовью женщины, которая наконец нашла того, кого искала. Она полюбила его с первого дня суда, когда Дэвид, оглядев публику и увидав ее среди преподавателей и студентов, улыбнулся ей. Среди этих людей она была наиболее ценным для него человеком. И она его спасет. Она ответила ему взглядом и тоже улыбнулась. Их обоих переполняли чувства признательности и внезапной любви. Это было даже больше, чем если бы она обняла его. Он был на двадцать пять или тридцать лет моложе ее. Ну и что? Он был заключенным, приговоренным. Он нуждался в любви.

Потребность в любви! Тогда, на кухне, судья Эдвард предостерег меня насчет демонстраций, которые устраивали женщины напротив тюрем. Он никогда не видал среди них молодых красивых девушек, а лишь непривлекательных, несчастных, неопределенного возраста созданий, наподобие той женщины в черном. Они приходили туда, чтобы дать волю слезам, показать, как они несчастны, как их снедает тоска. Их печаль присоединялась к чужой печали — настоящая оргия боли.

До сих пор помню его слова: «Задумывались ли вы о психологии посетительниц тюрем, о том, что означает для подавляющего большинства из них ситуация, когда они господствуют в полной безопасности над окончательно кастрированным человеком? Какова природа этого реванша? Почему они демонстрируют свою женственность перед этими неудовлетворенными мужчинами?»

Тогда ему с невероятным пылом ответил Филипп: «Осужденные терпят их и ненавидят. Сломленные и слабаки попадаются на удочку, а некоторые даже женятся. Но те, кто выстоял, прекрасно знают, какое оказывают действие на женщин. Эти мужчины манипулируют ими. Соотношение сил меняется очень быстро. Теперь уже не женщины правят бал, отныне их самих „танцуют“. Мужчины жаждут унижений и убийств. Я знаю, как они называют этих женщин на своем жаргоне, хотите, скажу? Они не любят женщин, им кажется, что они их хотят, но они просто играют своим желанием. Женщины выводят их из себя, ломают их мечту. Их реальность для заключенных просто невыносима. Перед своей посетительницей арестант падает ниц. Поскольку он осужден, она полагает, что достаточно хороша для него, но именно поэтому для осужденного ни одна женщина не будет хороша».

Я открыла коричневый конверт. В нем находились отчеты о расследовании, заключения судебного эксперта, мотивировочная часть судебного постановления и несколько статей из местных газет. В одной из них сообщалось о том, что в заливе Хэмптон, недалеко от Вирджиния-бич, был найден изуродованный труп девушки. Журналист цитировал двух влюбленных, явившихся на пляж в поисках укромного уголка и напоровшихся там на женское тело. Сначала они подумали, что это утопленница, но потом засомневались, так как она была совершенно голой, а ее руки были связаны веревкой. Что касается многочисленных укусов, покрывавших тело, то они списали это на крабов. Молодые люди были в шоке. В первых статьях Кэндис называлась всего лишь «телом», «неизвестной», «девушкой».

На следующий день полицейские, благодаря часам на ее руке, смогли установить, кто это. Кэндис обрела лицо. Единственная фотография, которую ее мать дала газетчикам, была со дня рождения. Кэндис спускалась по парадной лестнице ричмондской оперы в платье с кринолином. Лицо ее было увеличено, но черты расплылись из-за плохой газетной печати и почернели на ксерокопии. Сначала я обратила внимание на широкую счастливую улыбку, а затем отметила красоту ее лица и большие глаза, обрамленные идеальными бровями.

В краткой биографии говорилось, что она была студенткой-первокурсницей Роузбада, где и проживала с момента начала занятий. О ней мало что знали. Она была подобна тем тысячам девушек, которые после школы поступают в колледж. Больше газеты ничего не сообщали. Даже ее имя — Кэндис — не упоминалось. Поскольку она была несовершеннолетней, то адвокаты Роузбада, как и адвокаты, нанятые ее семьей, позаботились о том, чтобы подробности ее частной жизни не стали достоянием общественности.

Зато следствие очень быстро напало на след Дэвида Денниса, который учился в Стоуне, был членом Братства и жил в Уайт Хоуме. Его видели в обществе Кэндис в последнюю неделю ее жизни. Фотография Дэвида была такая же размытая и нечеткая, как и фотография Кэндис, с такими же темными кругами под глазами. Вначале это был групповой снимок, сделанный в Уайт Хоуме, но потом журналисты удалили из него других студентов Братства, и теперь от них остались лишь линии подбородков, козырьки кепок, краешки плечей. Дэвида в ту пору разыскивали в качестве свидетеля.