Кейт Мортон - Далекие часы

Вам знакомо выражение «глаза на лоб полезли»? Мои проделали именно это.

— Что? Где? Как?

— Я следила за ней. — Желание обелить себя побороло любую неловкость или чувство вины, которое могла испытывать тетя. — Она была моей младшей сестрой, вела себя странно, а время было опасное. Я только хотела убедиться, что с ней все в порядке.

Мне было плевать, почему она следила за мамой; мне не терпелось выяснить, что она видела.

— Но где они были? Что делали?

— Я видела их только издали, но этого хватило. Они сидели на траве в парке, бок о бок, только что не друг на друге. Он говорил, она слушала… по-настоящему внимательно, понимаешь… затем он что-то протянул ей, и она… — Рита потрясла пустую пачку. — Чертовы сигареты. Можно подумать, они сами себя скуривают.

— Ри-ита!

Отрывистый вздох.

— Они поцеловались. Она и мистер Кэвилл, прямо в парке, у всех на виду.

Миры столкнулись, фейерверки взорвались, маленькие звездочки замерцали в темных уголках моего сознания.

— Мистер Кэвилл?

— Держись крепче, Эди, милочка: учитель твоей мамы, Томми Кэвилл.

Слова не шли мне на ум, по крайней мере, осмысленные слова. Должно быть, я издала некий звук, поскольку Рита поднесла ладонь к уху и переспросила: «Что?», но звук повторить я не смогла. Моя мама, моя мама-подросток убегала из дома на тайные свидания со своим учителем, женихом Юнипер Блайт, мужчиной, в которого была влюблена; свидания, которые включали подарки и, самое главное, поцелуи. И все это происходило в месяцы перед тем, как он бросил Юнипер.

— Ты неважно выглядишь, дорогая. Хочешь еще лимонада?

Я кивнула; Рита принесла; я залпом выпила.

— Послушай, если тебе так интересно, тебе стоит самой прочесть письма твоей матери из замка.

— Какие письма?

— Которые она писала в Лондон.

— Она никогда не позволит мне.

Рита изучала пятно краски на запястье.

— Ей необязательно знать.

В моем взгляде, несомненно, отразилось недоумение.

— Они лежали в вещах нашей матери. — Рита посмотрела мне в глаза. — И перешли ко мне после ее смерти. Сентиментальная старушка хранила их все эти годы, несмотря на то что они ранили ее в самое сердце. Она была суеверной, опасалась выбрасывать письма. Ну так что, разыскать их?

— О… ну, вряд ли мне стоит…

— Это же письма. — Рита чуть опустила подбородок, отчего я почувствовала себя дурочкой вроде Поллианны. [30] «Поллианна» (1913) — роман Элеонор Портер, главная героиня которого, одиннадцатилетняя девочка, отличается безудержным оптимизмом. — Их писали, чтобы читать.

Я снова кивнула. Неуверенно.

— Возможно, они помогут тебе понять, о чем твоя мама думала в том роскошном замке.

Мысль о том, чтобы прочесть мамины письма без ее ведома, затронула струнки вины, но я заставила их замолчать. В аргументах Риты есть смысл: хотя письма писала мама, они были адресованы ее семье в Лондоне. Рита вправе передать их мне, а я вправе прочесть их.

— Да, — еле пискнула я. — Да, пожалуйста.

Жизнь жестоко подшутила надо мной: пока я выведывала мамины секреты у той, от которой она больше всего хотела их уберечь, у моего отца случился сердечный приступ.

Известие я получила от Герберта, когда вернулась от Риты; он взял меня за руки и рассказал, что случилось.

— Мне очень жаль, — заключил он. — Я бы сообщил тебе раньше, но не знал как.

— О… — Сердце колотилось от страха. Я бросилась к двери, но тут же вернулась. — Он?..

— Он в больнице; состояние вроде бы стабильное. Твоя мать почти ничего не говорила.

— Я должна…

— Да. Поезжай. Я вызову такси.

Всю дорогу я болтала с водителем — коротышкой с небесно-голубыми глазами и каштановыми волосами с первой проседью, отцом трех маленьких детей. И пока он жаловался на их проделки и качал головой с притворным раздражением, за которым родители малышей скрывают свою гордость, я улыбалась и задавала вопросы, и мой голос звучал обыкновенно, даже беззаботно. Мы подъехали к больнице, и лишь когда я протянула водителю десятку и велела оставить сдачу себе и насладиться танцевальным выступлением дочери, я поняла, что пошел дождь, а я стою на мостовой у больницы в Хаммерсмите без зонта, глядя, как такси растворяется в сумерках, в то время как мой отец лежит с разбитым сердцем где-то за этими стенами.

Мама казалась меньше, чем обычно, сидя в одиночестве с краю в ряду пластмассовых стульев; тускло-голубая больничная стена у нее за спиной навевала тоску. Она всегда элегантно одевается, моя мама, как будто из другой эпохи: сочетающиеся друг с другом шляпы и перчатки, туфли, первозданно хранящиеся в магазинных коробках, целая полка самых разных сумок, теснящихся бок о бок в ожидании, когда их повысят до завершающего штриха дневного наряда. Она бы в жизни не догадалась выйти из дома без пудры и помады, даже когда ее мужа увезли на машине скорой помощи. И что за дочь ей досталась! На несколько дюймов выше, чем следует, с непокорными кудряшками и губами, намазанными первым попавшимся блеском, который нашелся на дне выцветшей котомки среди монеток, пыльных мятных пастилок и прочей ерунды.