Чель Весте - Кристиан Ланг - человек без запаха

Вскорости к двери подошел крепкий коротко стриженный мужчина среднего роста. Ланг сразу узнал это лицо и острый взгляд, хотя теперь у него была другая прическа. Марко небрежно повязал на бедрах махровое полотенце, которое весьма недвусмысленно торчало спереди.

— Чего тебе надо, Ланг? — грозно спросил Марко.

Ланг разглядел странные, витые татуировки на его сильных руках.

— Я хочу поговорить с Саритой, — сказал он.

Марко прислонился к стене рядом с дверью и скрестил руки на груди. Он смотрел на Ланга с презрением, но молчал. Из спальни доносились тихие всхлипывания.

— Дай мне поговорить с ней, — повторил Ланг. — Дай мне поговорить с ней, черт возьми, я же слышу, что она плачет!

— Не валяй дурака, Ланг, — сказал Марко. — Ничего теперь не поделаешь. Ты же должен был находиться в Куопио. Сегодня ты здесь лишний.

— Открой дверь! — крикнул Ланг. — Открой дверь, сукин ты сын!

— Ты и правда хочешь, чтобы я открыл дверь и отделал тебя так, что ты несколько недель не сможешь появиться на телевидении? — спокойно поинтересовался Марко. — Ты этого хочешь?

Не говоря ни слова, они уставились друг на друга через дверной проем. Ланга охватил страх, и он отвел взгляд.

— Уходи, Ланг, — сказал Марко и захлопнул дверь. Услышав шаги за дверью, Ланг понял, что Марко вернулся в спальню.

Ланг оставил пакеты с едой и вином возле двери и вышел из подъезда на улицу. Был теплый летний вечер, и по дороге домой Ланг миновал десятки кафе под открытым небом с шумной и беспечной публикой. Он проходил мимо пьяниц и молодых, приятно пахнущих людей с милыми лицами. Шел он медленно и неуклюже, как будто вдруг стал много старше. Он прихрамывал на больную ногу, но боли не чувствовал. Так он дохромал через весь город от Хельсингегатан до Скарпшюттегатан, чтобы оказаться в своей только что отремонтированной квартире, где еще пахло свежим деревом и краской.

После этого нечаянного открытия Ланг сразу же спрятал голову в песок. Поначалу обе стороны хранили молчание, потом Сарита попыталась связаться с Лангом, а когда поняла, что он отказывается отвечать, проявила настойчивость. Она писала ему по электронной почте, отправляла на мобильный и оставляла сообщения на автоответчике, пыталась выйти на него через редакцию его телепрограммы и через его издателей. Но Ланг игнорировал ее попытки и, словно зомби, машинально и методично, стирал все ее сообщения, даже не читая и не прослушивая. Точно так же он избегал общения со всем остальным миром. Через несколько недель после шока он отправился в ежегодное плавание с дядей Харри и удивил его своим безразличием ко всему и полной отрешенностью. В первый же вечер, когда они бросили якорь в лагуне с огромными плоскими валунами, Ланг отказался от виски и джина и молча смотрел, как дядя Харри изучает звезды в свой телескоп. На вопрос дяди Харри о делах любовных Ланг ответил лишь печальной и задумчивой улыбкой, так и не сказав ни слова. А когда Харри рассказал ему о своем разговоре с матерью Ланга и что он и его жена Мари готовы взять к себе Эстеллу после клиники, Ланг никак не отреагировал на это известие, хотя еще месяц назад оно показалось бы ему трогательным и внушающим надежду.

Он злился на Сариту лишь до конца недели, писал мне Ланг из тюрьмы. По его собственным словам, он был даже поражен, как быстро прошло чувство гнева. Наоборот, он был исполнен самообладания и поглощен самоанализом, словно в его жизни наступил решающий момент, когда необходимо разобраться в своем прошлом, чтобы произвести переоценку ценностей и обрести второе дыхание. В самые первые недели его беспокоил тот факт, что он, по его собственным словам, «униженный и выставленный на посмешище свежеиспеченный рогоносец», возбудился, стоя перед дверью и слушая, как Марко и Сарита занимаются любовью.

Его мучило подозрение, что он сексуально ненормален, что он стал, а может, всегда был извращенцем. Он вспоминал такие эпизоды из своей жизни, когда ему поневоле приходилось быть свидетелем пикантных ситуаций и это возбуждало его похоть. Однажды на литературной конференции в Лиссабоне ему по ошибке сняли номер в почасовом отеле, и теперь он вспомнил, как на него действовали профессиональные вздохи и стоны проституток и похотливое словоблудие на вкрадчивом португальском, пока он лежал по другую сторону тонкой перегородки. Он вспомнил, как в молодые годы плавал на пароме в Швецию и спал в общей каюте, а рано утром видел, как на верхней койке через проход подростки занимались любовью. Он вспомнил, как работал над своим вторым романом в съемной квартире на Франценсгатан, а его рыжеволосая соседка мастурбировала больше часа так, что ее возбужденные стоны слились в скорбный плач, который никак не давал ему работать, несмотря на все попытки сосредоточиться. И когда Ланг размышлял обо всем этом, воспоминания порой настолько возбуждали его, что он доставал свой член и начинал мастурбировать. И в такие минуты он иногда с горечью и иронией думал, как всего несколько недель назад он воображал, будто этот член, который он сейчас сжимает в руке, весьма умеренных размеров и порой тяжелый на подъем, мог сделать Сариту счастливой, словно был единственным и неповторимым, а не одним из миллиардов подобных ему мужских органов.