Томаш Пьонтек - Героин

— Алло? — говорит Ломаный своим грубым, но слегка мяукающим голосом, как у ребенка-великана.

— Алло, это я, — отвечаю я и знаю, что по его телу бегают мурашки. — Ты должен ко мне сейчас прийти.

— Ну, знаешь, ну я приду, но я не знаю, насколько это будет быстро, ты же знаешь…

— Что я знаю?

— Ну, я несколько раз по дороге к тебе засну, когда выйду в город. Ну, знаешь, ну, всюду в городе должны быть такие маленькие капсулы размером с человека, не больше, обитые изнутри какой-нибудь тканью. Чтобы человек, который идет по городу и вдруг чувствует, что он не в себе, ну, чтобы он мог там спрятаться и чтобы там ничего другого не было.

— Я приготовлю для тебя такое место, что когда ты придешь, то тебе уже не нужно будет вообще выходить.

Я слышу, как где-то там, по другую сторону телефонной трубки, переливается какая-то тяжелая масса. Он наверняка поднимается, он наверняка придет. И, конечно же, наверняка уже никогда отсюда не выйдет.

Я зову Ками в мою маленькую закрытую комнатку. Ками сегодня трезвый и твердый. Он вообще очень часто должен быть твердым, потому что он следит за тем, чтобы все было в порядке и так далее. Каждый раз, когда он курит, то очень сильно это переживает, потому что для него курение является чем-то, что ломает твердого парня. Я даже придумываю для него специальное упражнение, чтобы он на трезвяк почувствовал такую же мягкую привязанность, какую Чувствует под действием героина.

Вчера он курил, поэтому у него наверняка страшный запор. В центре комнаты я кладу большое зеркало в золотой раме. Ками входит в комнату, а я приказываю ему раздеться и присесть на корточки перед кроватью.

Потом мне становится так хорошо, что я на минутку засыпаю. А когда опять вижу Ками, оказывается, что он вообще не раздет. Он стоит над зеркалом и, не отрываясь, смотрит на меня. Меня посещает видение: Ками сидит на корточках, тужится и пытается посрать по моему приказанию, а я сижу и наблюдаю за его задним проходом в зеркале, не выходит ли оттуда какая-нибудь засохшая коричневая какашка. Я объясняю ему, что это такое маленькое наказание за тот ебучий кумыс и за то, что он тогда так у курился, что уснул возле запеченного коня. Но он все еще не шевелится.

Может, у него какое-то другое видение. Например такое: я, связанная по рукам и ногам, лежу, опершись щекой о коня, и сдуваю муравьев, которые копошатся у моей головы, а он прикладывает мне пистолет к виску и спрашивает, где героин.

Я опять просыпаюсь после нескольких секунд сна, но ничего не изменилось, потому что Ками все еще стоит возле меня. Я удобненько устраиваюсь в кресле, словно меня тут вовсе и нет. Потом говорю Ками, что это была шутка, а так как он продолжает на меня смотреть, я протягиваю ему фольгу. Мы делаем по три хапки и ему уже ничто не мешает, даже то, что я обвиваюсь вокруг него. Если бы я приказала ему тужиться над зеркалом, может, он бы и потужился, хотя сейчас он бы уж точно не посрал. Но он и не должен срать. Сейчас ему уже хорошо, почти так же, как и мне.

Ведь если обо мне речь, я всегда счастлив настоящим, наибольшим счастьем, таким большим, что ему дальше некуда увеличиваться. Но, собственно, именно поэтому я не могу сдержаться и каждому, действительно каждому, хочу это дать. Тем более что кто-то очень сильно это способен пережить. Как мой маленький, твердый Ками. Но существует же кто-нибудь еще более твердый, более испытанный. Такой если и сломается, то с кайфом.

Потом приходит Ломаный, то есть ребята докладывают мне, что нашли его, счастливого, на тротуаре под воротами. Я не могу удержаться, чтобы не выйти и не посмотреть на него. Его лицо со сломанным носом и ирокезом — это клевое зрелище, но не о том речь. Я хочу посмотреть на человека, которому хотелось полностью слиться с Императрицей Герой.

Когда я выхожу к нему, ему настолько хорошо, что даже разговаривать с ним тяжело. Впрочем, мне и не нужно с ним разговаривать, потому что мне так же хорошо, как и ему — даже еще лучше. Потому что мой организм сильнее и так легко не засыпает. Его большие глаза вытаращены на меня, он наверняка чувствует, что я целиком наполнен тем же, что и он. Возможно, он даже чувствует, что в моем случае нет ничего больше. Я приказываю парням отвезти его в наш подвал в центре и рассказать ему, что ему следует сделать, когда он будет менее счастливым.

Я возвращаюсь в комнату и включаю радио, то есть мою любимую с некоторых пор радиостанцию.

— Но это необходимо легализовать, — какой-то говнюк лает, как маленькие черные собачонки, по-моему, крысоловки.