Томаш Пьонтек - Героин

Он на мгновение замолкает и начинает опять:

— Если бы у тебя все еще были жена, ребенок и кот или там пес, то ты бы тоже считал, что тебе хуево. Дело не в том, чтобы было хорошо. А в том, чтобы не было хуево. Нехуево бывает только тогда, когда тебя никто не ебет. А ты ебешь всех остальных. Делаешь щелчок — и нету их. Ты их не убиваешь, а просто имеешь. Они не свои, а твои. И им от этого даже хорошо. Когда они подставляют жопу, то чувствуют облегчение. Они даже не дергаются — просто слушают тебя и баста. Но для того чтобы до чего-то такого дойти, нужно пройти через страшные вещи, возможно, даже еще более страшные, чем те, которые ты пережил. Нужно пройти через подобные вещи, чтобы уже ничего не бояться. Нужно умереть. Только таким людям по-настоящему заебательски. А вот зато всем остальным — хуево. Так это устроено. А вообще-то я не думаю, что это хуево.

Я слушаю не настолько внимательно, чтобы вникнуть в его слова. Но достаточно, чтобы понять, что он говорит о вещах неприятных и жестких, а мне хочется облегчения и прощения. Мне нужна одна вещь, которая дает облегчение и прощение.

— Прежде всего, Роберт, спасибо за дом, — говорю я. — Может, как-то отпразднуем?

И я получаю пиздюлину.

— Не отпразднуем, — говорит Роберт, повалив меня животом на тахту, в то время как я пытаюсь угадать, куда он меня сейчас ударит. Я слышу, как что-то щелкает, и на левом запястье появляются наручники. Я лежу на животе, а он сидит на мне. Моя левая рука прикована к левой ножке кровати, а правая — к правой.

— А сейчас ты будешь вот так лежать, пока это у тебя не пройдет.

— Боже, Роберт, блядь, ты не можешь этого сделать. Я же просто здесь сдохну.

— Ты спрыгнешь, — заканчивает Роберт. Он уже слез с меня. Я его не вижу, но слышу его дыхание.

— Роберт, ведь нужны же кодеин и капельница, блядь!!!

— Слезешь на сухую — и больше не подсядешь.

Я знал, что Роберт в любой момент может меня унизить. Но сейчас он приговорил меня к многодневным мукам. Я еще успеваю что-то прокричать, а Роберт снимает с меня штаны, а потом трусы. Я чувствую между ягодицами его теплую руку, скользкую от масла или вазелина. Ладонь — ужасающе толстая, но между ягодицами входит только палец, Он всовывает палец в анальный проход и начинает насаживать. Сначала очень щекотно, а потом начинает печь. Он двигается очень медленно, но беспрерывно, как говно, которое решило вернуться в мое тело. Наконец палец полностью входит и становится частью меня самого, потому что я не владею ни одним его движением. В любой момент он может согнуться, вот тогда бы запекло по-настоящему. Он поворачивается, как будто осматривается внутри, восхищенный тем, что он там нашел. Возможно, Кася ощущала что-то подобное, когда я занимался с ней любовью. Сейчас он засунет два или три пальца. Он уже делал это, когда я был укуренный и ничего не чувствовал. Сейчас я почти трезвый. На кровати — черное пятно от пота с моего лица.

— Хорошо, хорошо, не вой, — говорит он. Он, кажись, недоволен, А может он просто меня жалеет? Он идет куда-то, открывает воду, наверное, моет руки. Я не слышу, чтобы он снимал штаны.

Я благодарю Бога за то, что ему перехотелось. Странно. Он еще никогда не прерывал развлечение на полпути.

Когда я поднимаю голову, насколько могу, то вижу покрытую грибком стену, которая становится все желтее.

А дальше уже и нечего рассказывать. Посадите крысу в клетку и поливайте ее кипятком. Или забросайте связанного шимпанзе петардами. Вы увидите боль, страх и тому подобные эмоции.

Я познакомился с Робертом через три дня после того, как оттуда убежал. Я забрал тогда весь героин. У того он был при себе, поэтому его легко было сразу забрать, когда он перевернулся. Я сильно испачкался при этом, потому что там сразу же образовалась лужа — на полу и везде. К счастью, угольный порошок, ну, угольный мел, быстро прикрыл пятна на одежде так, что их не было видно.

Впрочем, я не думал о них, потому что мне было очень хорошо. В другом микрорайоне я нашел старую котельную. В ней была большая, давно неиспользуемая печь, в которой спокойно могло поместиться много людей.

Внутри лежали школьные, немного подгнившие тетради и этот угольный мел. Я спал на тетрадях и ни одну из них никогда так и не открыл. Я впервые в жизни так часто курил, почти беспрерывно, буквально каждые полчаса.

На третий день я начал блевать желчью. Я допер, что должен найти что-то съестное, потому что с желудком происходят странные вещи. У меня не было бабок, и я начал ходить по микрорайону, выспрашивая у каких-то говнюков, не хотят ли они купить хорошего Герасима. Я продал им один раз и вечером того же дня — еще раз. Я слышал, что они называли меня Вонючим Барыгой, потому что я не мог помыться и постоянно потел. Ночью они пришли ко мне еще раз, позвали меня из печи, а когда я вышел, какие-то чужие люди поймали меня и подрезали мне ладонь у основания запястья, но я был укуренный и почти ничего не почувствовал. Один из них начал меня выспрашивать. И я, абсолютно обдолбанный, отвечал на все его вопросы, У него была лысая, выбритая голова и большие глаза. Это был Роберт. Потом он забрал меня, обвязал мне руки бинтом, и они кое-как зажили, хоть все еще чешутся, а иногда в одном месте появляется дырочка, из которой вытекает гной.