Абдуррахман аш-Шаркави - 19 египетских рассказов

Не было глашатая, и стража не будила людей по ночам; но в мгновение ока все узнали: горе тому, кто выйдет за порог своего дома после заката, скот должен пригоняться с пастбищ до захода солнца; никто не имеет права зажигать огня в своей хижине. Ужинать и ложиться спать крестьяне должны в темноте. Горе тому, кто не выполнит этого.

Люди узнали об этом, и в деревне воцарилась тишина, как за едой после целого дня поста в рамазан. Каждый понимал, что не в состоянии разобраться в происходящем, соседи собирались группами; единственная в деревне кофейня стала средоточием различных слухов и предположений. Люди были настолько ошеломлены, что отказывались верить всему услышанному.

Даже сумасшедшему не могла бы прийти в голову мысль, что деревня должна укладываться спать сразу после заката солнца, что люди не должны слушать призыва на молитву ни вечером, ни утром. Все жестикулировали, говорили разом, голоса звучали возбужденно. Посетителей в кофейне становилось все больше. Женщины и девушки плотнее припадали к окнам, стараясь увидеть, что творится на улице, затем стремглав бежали к более осторожным соседкам и подругам, которые сидели в своих домах, охая и стеная. Споры в кофейне то затихали — посетители принимались за чай, — то разгорались вновь.

Своим хриплым голосом Джума сказал так громко, что все присутствующие ясно услышали его слова:

— Клянусь пророком, я выйду из дому в полночь и плюну в рожу всякому, кто попытается меня остановить.

Хамид ас-Саиди, который торговал кулинарными изделиями в базарные дни, вкрадчиво произнес:

— Не бахвалься… а то попробуешь кнута.

Все громко рассмеялись, когда Шаабаи ударил себя в грудь кулаком и тоже воскликнул:

— Клянусь пророком! Я также согласен рискнуть, если даже и получу десяток ударов кнутом от этих черных дьяволов!

Абд аль-Фашшах, не обращая внимания на его пылкие слова, вылил ему на затылок немного воды. Шаабаи вздрогнул и умолк. Шум и смех усилились.

Хафир сказал, насмеявшись вдоволь:

— Вы знаете, друзья, а ведь их индийские одиннадцатизарядные винтовки совсем не то, что наши «арменто». — И начал с видом знатока объяснять различие в оружии. Кое-кто слушал его, но многие уже начали расходиться по домам. Это был последний вечер, который жители деревни провели в кофейне. Завтра она закроется, и ее хозяин Мухаммед абу-Хусейн вынужден будет искать себе какое-нибудь другое занятие, — так гласил приказ…

В то же время несколько богачей сидели в креслах у вокзала, наслаждаясь вечерней прохладой. Они невозмутимо выслушивали новости, которые передавал им староста, то повышавший голос до крика, то произносивший слова едва внятно. Он говорил, что народ испортился, нравы изменились к худшему, люди потеряли стыд и воздействовать на них можно только с помощью чужих кнутов.

Толстосумы слушали и со всем соглашались, а один из них сказал, что, будь на то его воля, он вообще дал бы солдатам право обращаться с людьми, как со скотом.

Солнце клонилось к закату. Жители деревни приумолкли. Они успели узнать все новости, поделиться слухами и порядком запугать друг друга.

Тени быстро удлинялись. Они напоминали о заходе солнца и о том, что людей ждет вечером. Все забеспокоились: и те, кто верил слухам, и те, кто обычно не верил ничему, презрительно посмеиваясь. Деревня стала похожей на разворошенный муравейник. Женщины устремились на поля — поторопить своих мужей и рассказать им о случившемся. Феллахи нетерпеливо толпились у лавок. Из труб поднялся дым: все спешили засветло приготовить пищу и испечь хлеб.

На улицах все стихло. Смущенные и удивленные феллахи сидели у себя дома за столом, пытаясь заставить себя поужинать. Солнце еще не зашло, но родители проверяли, дома ли их дети. Они пугали их черными дьяволами.

Солнце скрылось за одинокой пальмой, но этого уже никто не видел. Еще до захода солнца все двери были заперты и люди сидели в домах или на крышах. Никто не спал. Да разве можно было уснуть! Все тихо переговаривались. Люди никак еще не могли поверить в то, что случилось.

Подошел восьмичасовой поезд. Послышался свисток паровоза. Разговоры смолкли. Все напрягли слух, стараясь узнать, что произойдет с теми, кто вернулся из города с этим поездом. Они, конечно, не знают, что случилось, и не ожидают никакой беды. Сердца многих дрогнули. Женщины плакали. Старики вздыхали. По всей деревне разнеслись душераздирающие крики о помощи. Люди, возвращавшиеся домой, спасались бегством. Затем опять воцарилась тишина. Ее нарушал лишь тяжелый топот солдатских башмаков, время от времени громыхавших по земле, и чужой пронзительный голос, коверкавший арабские слова: