Владимир Маканин - Пойте им тихо

— Да. Да.

Он был славный парень — двадцать пять лет, по профессии метеоролог. Метеоролог и немножко поэт. В двадцать два, окончив вуз, он и его дружок отправились работать в тундру — однажды в метель они надолго оказались отрезанными от людей. Тем не менее сидели на своей точке и, забытые, делали дело. Они осилили и холод, и балл девятый, и вечную мерзлоту, как об этом поется в песнях. Но не устояли перед спиртом, которого у них было хоть залейся.

Вернувшись, он и не подумал скрыть от Али свою беду. Он сразу же рассказал ей все — честный был парень. И они поженились.

Аля поправилась, однако теперь заболел я. Или это был грипп и перенялся от Али. Или все то же похолодание.

В этом месте рассказа был мощный ляп, а именно: заболев, я остался в одиночестве, заброшенный и всеми покинутый. Всеми, разумеется, кроме нее, — Аля была рядом. И внимательный читатель тут же промашку засекал — ну как же так? И становилось ясней ясного, что никакая я не птица. Так себе, серенький, маленький и чирикает, как все мы. Конечно, можно было бы без труда и, конечно, без денег организовать, чтобы к моему подъезду то и дело подкатывали лысеющие научные сотрудники с букетами гладиолусов. И чтобы в машинах защитного цвета. Из которых иногда выносили бы тяжелые ящики с виноградом. Но ведь тогда не было бы одиночества. И не было бы ее сострадания, а как же без него?

Был вечер. Теперь уже бредил я. Аля поила меня чаем с малиной. И давала аспирин. Я пустил бы в ход антибиотики, но лет пятнадцать назад, когда писался рассказ, я не знал толком, что это такое.

Я был болен, очень слаб — то самое, что нужно для сострадания.

И именно тут выяснилось, что сострадание состраданием, но Але необходимо уезжать, точнее, переезжать. Она получила бумаги на обмен своей квартиры. Они, Аля и Виктор, уже больше года, оказывается, занимались этими хлопотами. И вот обмен состоялся. Аля собиралась, укладывала вещи, а я бредил и сквозь шум в ушах никак не мог уразуметь, что же это она там укладывает и зачем.

— Пойду, уложу посуду, — разговаривала она сама с собой.

— Аля, — звал я через стенку.

Она, вспомнив, откликалась:

— А тебе пора пить горячее молоко.

— Выпью. Сейчас выпью.

— Так… Посуду уложу в коробки.

Наконец до меня дошло, и я спросил; что же это она там без конца упаковывает? Аля ответила, что уже завтра переезд.

— Куда переезд?

— В другой район. Мы меняемся квартирами.

— Та квартира лучше?

— Такая же.

— Зачем же меняться?

Она объяснила: муж, то есть Виктор, хочет жить на новом месте. Они давно это решили. И обменялись, по существу, тоже давно — только ждали, когда он ляжет на лечение. Он не хочет, чтобы на него показывали пальцем. Чтоб улыбались и говорили — вот этот недавно вылечился. И чтоб (даже по-доброму) спрашивали: не опрокинуть ли, брат, по полстаканчика? Он хочет жить в доме, где его не знают, где он такой же, как все. На равных. Это можно было понять.

…То есть шла последняя и как бы итоговая ночь, когда Аля оставалась со мной рядом. Через стенку, но в ту ночь это как раз и значило — рядом.

— Как же мы погрузимся? — Аля уже была в завтрашних заботах. — Кто будет переносить вещи?

— Ничего, — успокаивал я. — Уговорим шофера.

— С таким трудом заказала машину.

— Ничего. Как-нибудь погрузимся…

— Никогда не думала, что у нас столько вещей.

И вздохнула. И сказала, чуть выждав:

— Спокойной ночи.

Я лежал и гонял пластинки — на прощанье. Для нее. Было начало ночи. Мы так и не переспали, за что я и люблю этот рассказ: ведь человечно.

Мы переговаривались через стенку — сначала о ней.

— Как Виктор? — спрашивал я.

— Неплохо. Уже проводят курс лечения.

— Мучается?

— Да… Но держится неплохо.

— Молодец.

Она сказала, что очень-очень рада за Виктора, — теперь вся жизнь у них пойдет по-другому.

Я подтвердил — у них будет счастливая жизнь. Она спросила: почему?

— Потому что вы оба славные. Я ведь это искренне.

— Я знаю…

— Ведь не со всеми женщинами, которые тебе нравятся, бываешь искренним. Говоришь подчас приятные вещи. А сам не без уверенности надеешься.

— Надеешься?

— Ну да. Урвать кусочек.

Помолчали.

Если бы Аля спросила: а надеюсь ли я? — ума не приложу, как бы я тут выворачивался. Но она не спросила. Молодая женщина (а в особенности молодая женщина в полузабытом и любимом рассказе) бывает аккуратна в оттенках и чутка, хоть руками разводи.

Теперь говорили обо мне: как там мои? Не заболел ли кто из детей?