Владимир Маканин - Пойте им тихо

Шесть крыс остались в лабиринте в тяжелом состоянии: бежать уже не могли. Они ползали, волоча хвосты по лабиринту, или же ковыляли, кровавя лапками пол. Гейши, ловко влезшие в своих длинных юбках на ящик, заскользили по стеклу, как по льду; добравшись до удобного места, они чуть сдвигали квадратик стекла, маленькой ручкой забирали раненых крыс и закрывали лабиринт вновь. Крыс унесли. Мицумото негромко объяснил, что все павшие и выбывшие были вполне нормальные крысы, однако в лаборатории сейчас же они будут исследованы на возможную патологию. В загоне осталось девять крыс.

Коляня, к загону подойдя, смотрел, как крутится среди оставшихся самочка с белым крестом на шерсти, самец же вел себя заметно вяло. Мицумото, тот, что в очках, вынимал тварей одну за одной и давал им недолго полакать воды, если хотели. Но никаких стимуляторов. Никакого обезболивания. Твари должны были полностью показать, на что они способны. Самец царапался, и Мицумото, покачивая головой, внимательно его разглядывал. «Ну что?.. Ну?» — грубо спросил Коляня, протискиваясь ближе, и переводчик, подбежавший, сообщил ответ: «Четыре накола — к сожалению, это много».

Мицумото, с гримасой боли, дергал самца за лапку; посочувствовав, однако определить степень поражения не успев, он тут же кинул самца в загон, потому что как раз раздался апокалиптический крик Мусоки:

— Не тяните их время… Икимас ё!

Девять крыс, едва открыли загон, вновь устремились вперед. Они вновь искали выход, но Коляня отвлекся, так как интерес интересом, но он был здесь ради Якушкина, а Якушкин именно тут попытался удрать; печальные глаза предтечи были полны страданием, старик подрагивал и морщился. «Да что вы, Сергей Степанович, — Коляня ухватил его за пиджак, возмущаясь, — вы же сами всегда втолковываете больному, что чудо возможно и что больной, веря, выживет!»

Якушкин не отвечал; Коляня некоторое время и уже властно придерживал его за полу пиджака: «Ну-ну… Возьмите себя в руки!» — пиджака не отпуская. Коляня подался вперед, чтобы видеть. Насколько он, отвлекшийся, понял, на этот раз произошло зеркальное отражение эксперимента: ловушки игольчатые, если они были справа, теперь непременно возникали слева, и наоборот, — тварям не давали запомнить и привыкнуть, им вновь и вновь нужно было решать свои проблемы на бегу, и на каком бегу — на самой предельной скорости четырех лапок и узкого тела; топот сапог, кошачьи вскрики раздавались и справа, и слева, и сверху, углы же ощеривались иглами — это был гон. Самочка шла неплохо, Коляня — да и не Коляня один, — все следили теперь, конечно же, за покалеченным самцом, сопереживали и, не скрывая чувства, охали, когда бедная тварь натыкалась. Наткнувшись, едва не ломая иглу, самец с трудом и мукой все же давал обратный ход и слезал с иглы — был миг, когда Коляня вскрикнул: «Конец!» — игла пропорола самца насквозь, острие иглы вылезло, однако Коляня отметил, что внутренние органы не слишком задеты, ну, там кожа, мышца и чуток почки, и точно: самец резко снялся с иглы и мчался вперед. Еще четыре крысы сошли. Они агонизировали, и теперь Коляня по-иному расценил, зачем подобран милый красноватый оттенок для стен и ходов лабиринта: одна из крыс валялась замертво в лужице крови. Гейши, очищая лабиринт, вновь заскользили по стеклянному верху.

В загоне осталось всего пять крыс, самые сильные, три темные и две с белыми крестами, все пять обливающиеся кровью, они задыхались от гона. Однако возбуждение было велико, и все пять, ощериваясь, щелкая зубами на товарища, носились по маленькому загону, как по кругу.

— Икимас ё! — крикнул Мусока.

Загон открыли. Крысы устремились вперед, и теперь ловушки работали в самую полную и подлую свою силу, вперемешку: то левые, то правые — и неудивительно, что одна из мощных крыс сразу же нанизалась, не достигнув и второго витка лабиринта, игла вошла в глаз, прошла мозг, после чего крыса упала замертво, так и оставшись на игле. Самочка шла хорошо, самец шел последним, но шел.

Магнитофонное улюлюканье и топот достигли размеров, жутковатых уже и для людей: это напоминало финал симфонии. Крысы неслись обезумевшие. Они прыгали вверх и вверх, карабкающиеся, царапали стекло ящика, только тут вспомнив о трехмерности божьего пространства и о том, что из этого ада , быть может, удастся выбраться через верх, каков же был ад , если крысы стали похожи на птиц. Но выбраться было невозможно. Свет — выход — уже едва ли манил мечущихся от иглы к игле с единственной целью: уцелеть.