Владимир Маканин - Пойте им тихо

— Стекло ящика специальное: как сверху, так и сбоку непроницаемое, — бойко сообщил переводчик, поспевая за японцем, — так что во время эксперимента крысы нас не видят и не слышат, можете разговаривать, можете вести запись, даже спорить. Только не курить: запах по не выясненной пока причине сбивает крыс с естественной ориентации.

Лаборантка, похожая больше на киношную гейшу, в блузке-кимоно и длинной юбке, держала в руках двух крыс. Японец, указывая, пояснил:

— Этих двух крыс мы условно называем верующими или счастливчиками… везунами (словцо от себя лично и дополнительно подобрал переводчик), эти две крысы проходили испытание лабиринтом сто пятьдесят раз. Но оно не было для них подлинным испытанием. Пройдя всего лишь четверть пути, крысы рукой человеческой были спасены, извлечены, вынуты из ящика: прерывание эксперимента повторялось все сто пятьдесят раз, и, когда другие крысы гибли, эти две поверили в чудо спасения. Разумеется, крысы не мыслят. Разумеется, крысы не оценивают. Однако инстинктивная вера в возможность спастись есть у всякой твари… Именно эти две крысы, поверившие в эффект спасения, обладают теперь куда большей жизненной силой, чем остальные. Что и будет на ваших глазах доказано экспериментом.

Японец улыбнулся, и переводчик, блюдя такт, улыбнулся тоже.

— Доктор Мицумото! — крикнул японец. — Крысы доставлены?

— Полный загон, — ответил ему другой японец в огромных роговых очках.

Он, появившийся, осматривал крыс-счастливчиков. Он наводил им на спине белый крест мгновенно сохнущей краской.

Все ждали, но произошла заминка, а следом небольшая словесная распря. Не зная, переводить или нет, на всякий случай переводчик подавал текст частично, голос он сбавил: пришептывал.

— Доктор Мусока, — сетовал тот, что в огромных очках, — посмотрите, самец изранен. Еще не вполне зажили травмы.

— А самочка?

— Самочка прекрасна. Посмотрите, у самца кровоточит левый бок. И лапа еще не так эластична. — Легонько он дергал крысу за лапу, и крыса-самец поджимала лапку в комок; но вдруг крыса сделала резкий рывок в сторону его пальца, он еле удержал ее на ладони, а крыса еще и щелкнула зубами. — Вы правы: он в боевой форме! — воскликнул тот, что в очках, после чего перебросил крысу лаборантке-гейше, а та ловко и умело подхватила ее. И бросила в загон.

В загоне, в небольшом (отдельно стоящем) стеклянном ящичке, который соединялся с лабиринтом специальным желобом, началась возня: от тесноты крысы возбуждались. В загон следом бросили и самочку, она тоже завертелась там волчком, так что крестики, наведенные белой краской на спинах счастливчиков, самца и самочки, в общей круговерти крыс стали почти неразличимыми.

«Икимас ё!» — крикнул Мусока, что переводилось легко и ожидаемо: «Начали!»

Первый раз крыс пустили только для ориентации — загон открыли, и они мигом пронеслись по всему красноватому пространству лабиринта, на что им понадобилось минуты четыре, никак не больше; все следили, конечно, за крысами с белыми крестиками: они прошли лабиринт, как и остальные, не лучше и не хуже, самочка, правда, вошла в первую тройку, но, в общем, скоростные данные у всех крыс были примерно равны. Крыс манил мигающий в конце лабиринта слабый источник света: выход — туда они и бежали, а затем, устремившиеся, они промчались по желобу и, опоясав весь зал, в итоге — вновь оказались в загоне. В отличие от лабиринта, в загоне, вероятно, не было звуконепроницаемости, и было слышно, как крысы пищат.

— Икимас ё! — крикнул Мусока.

На этот раз крыс дезориентировали: записанный на пленку (он дублировался и в зале, для понимания) кошачий резкий крик, как рев, вспугнул всю стаю справа налево, — крысы повторяли лабиринтные изгиб за изгибом в уже более сложной, страхом усложненной ситуации, они текли по маленьким коридорчикам, сталкивались на поворотах, ошибались в направлении и грызлись.

Вновь усложняя, раздался исполненный в записи на пленку мощный топот человеческих сапог, и вновь крысы метнулись — теперь назад, однако тут вступили в действие игольчатые ловушки. Мусока пояснил, и переводчик мигом доложил по-русски: крысы в ужасе, но тут именно — после первого же (!) испытания иглами — рука человеческая спасала раненых счастливчиков: их попросту вынимали — двух, отмеченных крыс.

Их вынимали ровно сто пятьдесят раз, пока они не привыкли к чуду, — а вот теперь они бежали на равных. Ловушки работали вовсю; скорость бега испуганных крыс стала наивысшей, что и учитывалось на углах лабиринта, на особо крутых поворотах, где вдруг, скрытые до поры, выступали тонкие иглы, величиной со спичку и больше. Крысы нанизывались на них, свернуть не успевая, однако жизнестойкие, накалываясь, все же успевали метнуться в сторону, иные — нет. (Не очень понимавшие и пришедшие отчасти по обязанности, ученые мужи теперь, не сговариваясь, приблизились и вплотную обступили стеклянный ящик, вникая в чужие страдания и в маленькие чужие судьбы: понимали, о чем речь.) Лишь за десять минут крысы, наиболее сильные, добрались до выхода, который в сущности выходом не был: обежав весь зал и сгрудившихся ученых мужей по окружному желобу, крысы вновь оказались в загоне, откуда теперь слышался писк и пронзительные вскрики раненых тварей.