Маргарет Этвуд - Телесные повреждения

Эти картинки слегка нервировали Ренни, особенно, когда она голая валялась в кровати. Но возможно, это и был ее пресловутый фон.

— Закинь руки за голову, — сказал Джейк, — это приподнимает грудь. Разведи ноги, чуть-чуть. Подними левое колено. Смотришься фантастически.

«Уверенной в себе женщине не угрожают фантазии партнера», — говорила себе Ренни. Пока существует доверие. Она даже это написала, или что-то в том же роде, в статье про возрождение сатинового белья и фигурных поясов для чулок. И она не чувствовала себя в опасности, по крайней мере, какое-то время.

— Ты замкнута, — сказал однажды Джейк, — Мне это нравится. Я хочу стать тем, для кого ты раскроешься.

Но позже она никак не могла вспомнить, что он сказал на самом деле. Возможно, он сказал: «я хочу стать тем, кто тебя вскроет».

«Мой отец приезжал домой на Рождество, — говорит Ренни. — Точнее он всегда говорил, что приезжает домой, хотя в конце концов даже мне стало очевидно, что его настоящий дом — в другом месте. Он уехал в Торонто вскоре после моего рождения, и поскольку был на войне, то как ветеран, учился в Университете бесплатно на инженера-химика. Все говорили, что он остался там из-за работы. Мы не могли поехать, потому что заболел дед, и бабушка нуждалась в помощи, так это преподносилось, а когда дедушка умер, бабушку нельзя было оставить одну. В Грисвольде все очень боялись остаться в одиночестве. Это считалось страшным. У людей появляются странности. Они сходят с ума. И их отправляют в приют для душевнобольных.

Итак, мой отец объявлялся на каждое Рождество. Он останавливался в одной из спален для гостей, у нас их было много. Когда-то они предназначались для детей, а сейчас стояли пустые, чистые, пахнущие лавандой и затхлостью. Как мне сказали позже, он это делал ради меня. Нас с отцом снаряжали и отправляли гулять по обледеневшим улицам, при этом каждого наставляли, чтобы он не упал. Отец спрашивал, как у меня дела в школе, и говорил, что скоро я смогу к нему приехать. Ни он, ни я в это не верили. Когда мы проходили по главной улице, люди оборачивались нам вслед, не слишком явно, но я знала, что за нами наблюдают и нас обсуждают.

Когда я училась в шестом классе, две девочки, из числа принадлежащих к дурным семьям, рассказывали, что мой отец живет в Торонто с другой женщиной, и в этом заключается истинная причина того, что мы с матерью с ним не съезжаемся. Я этому не верила, но и маму не спрашивала, так что, наверное, все-таки в глубине души верила. И хорошо делала, потому что все оказалось правдой, и когда моя мать наконец мне все рассказала, я не удивилась. Она подождала с рассказом до тех пор, пока мне не исполнилось тринадцать, через две недели после моих первых месячных. Она должно быть почувствовала, что я уже готова к боли.

Наверное, она ожидала сочувствия. Она думала, что наконец я пойму, какая у нее тяжелая жизнь и на какие жертвы она вынуждена идти. Она надеялась, что я буду винить отца, увижу его в истинном свете. Но я не могла чувствовать того, что полагалось. Вместо этого я обвиняла ее. Я была зла на него, но не за то, что он не взял меня с собой.

К этому времени он перестал приезжать в Грисвольд, хотя все еще слал открытки, мне, а не ней, и я не видела его до тех пор, пока не переехала в Торонто, учиться в Университете. Он давно был на ком-то женат, о ком я думала, как о «ней», потому что так называла ее мама. Я забыла, как он выглядит.

Я навестила его. До этого я никогда не бывала в квартирах. В первый раз в жизни я увидела комнатное растение, которое не являлось Африканской фиалкой или поинсеттией. У них было много растений, свешивающихся с окон на южную сторону, я не знала, как они называются. В квартире оставалось много пустого пространства, не занятого мебелью, гораздо больше, чем я привыкла. Первое, что он мне сказал — «Ты похожа на мать.» И этим подписал себе приговор».

«Когда я росла, — говорит Лора, — мы жили на чердаках. Мы жили на чердаках в меблированных домах, там всегда было темно, даже летом, и пахло кошачьей мочой, отчасти из-за кошек Боба (он никогда не опорожнял их поддоны, хотя это были его животные), отчасти потому, что в таких местах всегда пахнет кошачьей мочой. Боб снимал квартиры за гроши, они были дворницкими, и считалось, что он должен выносить мусор, чистить полы и мыть туалеты, но он никогда не утруждал себя этим, поэтому мы вечно переезжали.

Его военный кореш Пэт любил говорить, что деньги Боб все равно делает этим. Он говорил, что Боб получает деньги, подбирая вещи, которые вываливаются из грузовиков. Некоторое время я не могла понять, что он употребляет английское название грузовика. Пэт был из Англии, и я тогда ему не верила, потому что знала, что Боб не бегает за грузовиками в ожидании, что из них что-нибудь вывалится. Большую часть времени он проводил дома, сидя за кухонным столом в своем старом сером сюртуке, и, кроме того, бегать он не мог из-за своей хромоты. С этим мне повезло: если мне удавалось от него увернуться, я всегда могла смыться. Но руки его двигались стремительно. Он притворялся, что смотрит в другую сторону, а сам хватал меня, и пока я была маленькой, он мог одной рукой меня держать, а другой снимать ремень. Я думаю, отчасти поэтому я стала такой быстроногой.