Анна Ривелотэ - Река Найкеле

В день моего рождения мы залезли в пустую чужую квартиру и остались там на ночь.

Однажды мы крепко напились и поругались. Йоши ушел. Через пять минут, обезумев от ужаса, я выскочила на улицу в распахнутом полушубке на голое тело, ажурных чулках и тапочках. На мне не было даже трусов. Я неслась по улице через весь квартал в направлении троллейбусной остановки, рыдая и вопя, призывая его вернуться. От меня шарахались прохожие. Было минус тридцать восемь. Я не догнала его. В последующие дни он играл на джазовом фестивале и я выслеживала его во всех залах города, пока он наконец не подошел и не заговорил первым.

Мы были пироманами. Повсюду, где занимались любовью, мы жгли костры. Невинные прогулки в чинных нарядах заканчивались пьяными шабашами. Мы занимались любовью у костра, на детской площадке в центре города, в два часа ночи, выхлестав из горла бутылку желтого токсичного пойла под названием «Блюз», от которого кишки завязывались узлом. Нас никогда не забирали в милицию.

Мы занимались любовью на прогулочном теплоходе, где он играл на корпоративной вечеринке, закрывшись в случайно найденном душе. Помню, что в тот раз точка опоры у меня была одна — это голова. Когда мы вышли из душа, оказалось, что теплоход давным-давно стоит на пристани, под звездами, и, кроме нас, там никого нет. В гостиницу нас не пустили. Мы спали, обессиленные, в кустах на набережной, у костра.

Мы занимались любовью в полдень на чахлом газоне у автовокзала. Потом я ехала домой в троллейбусе и из моей сумки выползали полчища муравьев.

Мне случалось до колик объесться сушеной рыбой: он знал, что я ее люблю, но всегда приносил слишком много, а я не могла испортить ему удовольствие кормить меня с рук. Мы дрались насмерть. Я покупала подарки его дочери, которую никогда не видела, и спускала в унитаз срочные телеграммы от его жены. Я гоняла по улице его драгдилершу, кидая в нее снятыми с ног ботинками. И вот теперь, лежа рядом со мной перед телевизором, он спрашивает меня: как ты думаешь, а у нас с тобой еще будут безумства любви?..

Я не знаю, что ответить. Может быть, то, что мы все еще вместе, после того как все безумства иссякли, и все еще на что-то надеемся, — это и есть самое большое безумство любви?..

Не так давно моя мамочка во время особо глубоководной уборки нашла в своей квартире слайды и проектор. Мы сели их просматривать. На снимках в основном были я и мамочка, а также сибирские природные красоты. Потому что снимал папочка, а сестрица еще не народилась. Мама умилялась: «Боже мой, Нюточка, какая же ты была страшненькая! А нам с папой казалось, что ты настоящая красавица!» Она лукавила, родная. Никогда им так не казалось. Однажды (было мне лет восемь) я спросила: «Мам, я красивая?» Мамочка так грустно, брезгливо и ласково посмотрела на меня долгим взглядом и ответила: «Ну, подумай сама, с чего тебе быть красивой?.. Мама у тебя страшная. Папа у тебя страшный». И отвернулась. Меня, конечно, немножко задело. Но не сильно. Потому что в том возрасте я уже умела готовиться к худшему.

Какое-то время я утешалась тем, что была лучшей ученицей в классе. Но потом — о ужас! — началось оно. В смысле тот самый возраст, в котором становится понятно, что для того, чтобы мальчики обращали на тебя внимание, совершенно необязательно иметь такую большую, умную и очкастую голову, как у меня. Нет, если бы в моей школе учились чуткие, неглупые и хорошо воспитанные мальчики. Конечно, все поголовно, они полюбили бы только меня. Но, к сожалению, я училась в самой конченой школе, которую по силам нарисовать человеческому воображению. Дети там были на подбор. Я была безнадежно влюблена в хулигана Валеру — наверное, потому, что он раньше прочих стал похож на мужчину и вместо школьной формы носил модный костюм. Каждую неделю я решала для него индивидуальные задания по математике, аккуратно переписывая их начисто в специальную тетрадку (с малолетства люблю, чтоб мужик жил на всем готовеньком). Однажды Валера отплатил мне добром: он прислал мне записку. Трясущимися ручонками я развернула бумажку. Там было написано буквально следующее: «Анька, ты девчонка не плохая, только ссышься и глухая». Валера покатывался со смеху. Он был просто царь горы в этот момент. Сама виновата, конечно. Ну не было вокруг других мальчиков. Были только такие.

Перед сном я молила Бога, чтобы как-нибудь незаметно он сделал меня хотя бы годам к восемнадцати похожей на Джину Лоллобриджиду в фильме «Фанфан-Тюльпан». Но ничего не менялось. Каждое утро, просыпаясь, я шла к зеркалу все на тех же тоненьких ножках, чтобы увидеть свое отчаянно немодное лицо с огромным пухлым ртом, монгольскими скулами и раскосыми глазами. Ничего не изменилось и по сей день. Гадкий утенок не превратился в прекрасного лебедя. Просто как-то потихоньку вышли из моды женщины размера сорок шесть — сорок восемь, фотографировавшиеся для журналов в восьмидесятые. А потом растолстели и увяли красавицы, которым Валера назначал свидания. А потом растолстел, увял и навсегда провалился в забвение и сам Валера. И только я по утрам на своих тоненьких ножках иду к зеркалу, чтобы убедиться, что все, чем Господь наделил меня, а не Джину Лоллобриджиду, все еще при мне.