Анна Ривелотэ - Река Найкеле

Пятница, пять ноль семь, как некстати все, что со мной не произошло. Что там разгадала Земфира про знак бесконечность? Жалкий свист спущенной шины. Как я буду смеяться, как будем смеяться мы все, когда я вернусь из этого нескончаемого путешествия.

Поздно вечером кто-то позвонил в домофон. Представился посыльным. Пришлось открыть дверь. Вошел низенького роста старичок с почтовой сумкой через плечо. Достал из сумки конверт, протянул с поклоном: «Приглашение. Госпожа мэр желает, чтобы сегодня вы танцевали для нее». Отказываюсь от конверта, объясняю, что сегодня никак не могу, что уже ложусь спать, что о таких вещах нужно предупреждать заранее. Посыльный хмурится, говорит, что ничего не станет передавать госпоже на словах, что я должна написать ответную записку, убедительно обосновав свой отказ. Из той же сумки вынимает лист веленевой бумаги in quarto, чернильницу, ручку с пером, палочку красного сургуча, конверт и марку. Я недоумеваю, зачем нужна марка, если письмо доставит курьер. Старик невозмутим: «Сделайте, как просят». Пишу отказ, ставлю размашистую подпись, дую на лист, чтобы подсушить чернила. Вкладываю письмо в конверт, капаю сургучом, опечатываю и отдаю посыльному. «Марка», — напоминает старик. Облизываю марку, наклеиваю на конверт и чувствую, что происходит что-то не то. Марка сладко пахнет фруктовым клеем, но на вкус горчит. Это приятная горчинка, похоже на тонко смолотый перец, но через секунду язык немеет, а горечь разбегается по всему телу, обжигая мышцы изнутри. Глаза заливает краской, комната опрокидывается, нистагм не позволяет остановить взгляд ни на чем. Вяло ворочаю ватным языком, невидимая сила вкручивает меня все глубже в черный бархат. Словно сквозь толщу воды до меня доносится голос старика: «Никто не может отказать госпоже…»

В полночь я танцую, облачившись в костюм ящерицы, в кольце живого огня, за которым — только темнота. Где-то в этой темноте — невидимая глазу госпожа мэр, откуда-то из этой темноты плывет и рассыпается музыка. Музыка поющих песков, лопающихся бутонов, вскрывающихся коконов, агонизирующих цикад и крутого кипятка. Безумие рядом, так близко, что уклониться невозможно, его мягкие лохмотья уже почти касаются лица. Я без сил падаю на постель, падаю так долго и приземляюсь так неслышно, словно я — перо. В шесть утра меня будят коты, забравшиеся в буфет в поисках несуществующего съестного. Принимаю полтаблетки феназепама, чтобы пригасить кислотный психоз, банку энергетика, чтобы снять сонливость от фена. Заплетаю две косы, целую Йоши в губы ядовитым поцелуем, одеваюсь и выхожу на улицу.

Однажды перед Новым, девяносто восьмым годом мне позвонил знакомый фотограф Митя и спросил: «Хочешь сняться для календаря?» Я, конечно, хотела. Митя предупредил, что из одежды на мне будет только боди-арт, а изображать я буду тигра. Митина студия находилась на территории редакции одной Н-ской газеты. В студии, кроме меня и Мити, были Митина возлюбленная — художница Ольга, парикмахер Ирина и девушка Маша. Ольга развела в баночке оранжевую краску и стала меня ею красить. Я сразу вспомнила историю про то, как Леонардо ди Каприо да Винчи к празднику выкрасил дитя золотой краской, а дитя после праздника преставилось. Уж не помню, почему именно, но эта кончина была как-то связана с краской. От этого воспоминания мне немедленно сделалось дурно, потому что я ипохондрик, а еще я стала замерзать. Поэтому Ольге пришлось срочно развлекать меня беседой. Она рассказывала, как в университете занималась естественными науками и точно знала, какая зверь как размножается и как выглядят органы, коими зверь при этом пользуется. Еще она рассказывала, как однажды улучила момент и неровно вымазала спящему Мите ноги кремом для депиляции. Митя рассказывал, как парикмахера Ирину на одной из редакционных пьянок укусил за грудь кто-то из литераторов. Ирина рассказывала, что девушка Маша постоянно тусует в ночных клубах и употребляет все вещества подряд, поэтому засыпает, как кошка, в любом месте и в любое время. Девушка Маша ничего не рассказывала. Она спала на стуле. Тем временем на оранжевом фоне мне кое-где нарисовали черные полосы, как у тигра, закрутили волосы сосульками и раскрасили лицо. Потом я в течение полутора часов принимала различные хищные позы, стоя на двух, трех и четырех конечностях, испепеляла камеру взглядом и вообще изо всех сил прикидывалась тигром. Устала до полусмерти. Наконец меня поблагодарили уничижительным «отлично поработала», и пришла пора мыться.