Юрий Милославский - Возлюбленная тень (сборник)

Спустя минуту на титаренковский приступ откликнулся за стенками отделения какой-то бессонный кашлюн, которому здесь ненароком запустили простуду.

В семь часов, к истинному утру, рассвело, потеплело, и на Сабуровой даче установилась, по времени года, сквозная, в меру ветреная, осень.

Следователь Александр Иванович с одобрением наблюдал все, что было красного у старого здешнего кирпича и преломляемого – у оцинкованной жести.

Вновь ничего не болело; а к сознанию злой гадостности телесного наполнителя, накачанного в него Асташевыми, он привык, и поэтому очередной удар уже немногое мог изменить в его подраненной, но отчасти и преображенной натуре.

– Так что, Марко Игнатьевич, на пересменку? Вас на пенсию, а меня к вашей тете медбратом?

– То они вас тама выбрали, потому что своих вже никого не осталось, – уточнил Гупало. – А вы до их сами подошли.

– Ух, сколько оно долго! – притопнул он по мокрому и споткнулся. – Она ж одна жить не может, до себя кого-нибудь тянет-тянет; из него наберет, Стецьку передает, чтоб он тама тихо был; мать моя у ей спрашивала: «Как это, Наталка?» – я не спал, а она говорит: «Молчи! это я его как цыцей обратно кормлю! Своего молока нет, так у вас беру! Бо он же немертвый лежит, и я о-такая теперь живу!»

– А если мы лесочком-лесочком?.. – В тысячный раз пожелал Титаренко проверить известное.

– Тогда она усе сразу поберет ; если рядом кто свой есть, так она не боится, что, может, не фатит и они голодные будут; от вы до нее придете, она успокоится – и у вас болеть перестанет; только то надо будет близко поселиться, чтобы она не волновалась.

Все меньше и меньше трепетал Титаренко дядькиных бесед; все проще и проще относил их к себе – раз никого другого рядом не было и быть не могло. Зато его горько возмущала чрезмерная, лживая, как он ее воспринимал, обыденность, с которою медленно длился, вбирая в себя все новых и новых гостей, тот мрачный праздник, богатая свадьба в Савинцах; даже и не там, а в каком-то ином, более не существующем селе, если только он верно разгадал ухищрения соучастников и свидетелей.

К примеру, он узнавал от Гупало, что парни в Савинцах были одеты по московской моде: – кубанки и брюки клеш, «как в Морфлоте». Но ведь и на его свадьбе в 197… многие были в клешеном да приталенном! И следователь Александр Иванович уклонялся от дядькиного рассказа и начинал нехотя искать свою невесту по всей заставленной хорошею мебелью трехкомнатной квартире, с добавленными стенными шкафами и антресолями. Он заглядывал повсюду, постепенно разгорячась; и хотя еще баловался, для виду шаря в посудных горках, прикладывая к глазам вазочки и фляжки, однако, нанюхавшись кипящих маринадов, – из этой кухни еда поступала на столы, развернутые в саду, – принялся за дурную игру всерьез. Вокруг него бегали и кричали: «Ищи, ищи», так что он едва удерживался от поимки какой-нибудь крикуньи – дабы напялить ее при народе в хороводе, раз они так надежно спрятали его будущую жену. Лишь в самой дальней от входа комнате, за старою шанхайскою ширмою, какую задешево можно было купить лет пятнадцать-двадцать назад, он обнаружил женскую фигуру в белом, с оборчатою накидкою, что прикрывала лицо. Со стоном он рванул узорную ткань к себе, так чтобы сорвать ее с головы и рассыпать волосы, – и тогда с хихиканьем обняла его за бока сидящая под фатою на стуле невестина бабка. Он отшатнулся и с воплем ненависти бросился на хохочущую пьяную старуху, но на него прыгнули с двух сторон друзья, свойственники и коллеги: «Ты что, Санек, Сахар, Санюра, опомнись, бивень! – тихо, что ты?! Ну ты прямо как сам не свой…» А со спины уже припала к нему ненайденная невеста.

Ему не везло с женщинами за семьдесят – в точности как тому горбоносому баритону в парике и эполетах, с незаряженным дрезденским «ульбрихом» наизготовку: «Старая ведьма! так я ж заставлю тебя отвечать…»

– …Кому это надо, чтоб так оно было, Наталья Калинниковна!? Кому оно надо, а? – спросил Титаренко.

Наголо стриженная под госпитальною косынкою старуха Асташева хлебала утреннюю кашу. Алюминиевая десертная ложка, вздергиваясь, достигала рта, но в последнее мгновение черпачок уводило вверх, а стремящийся рот подтягивался к нему быстро, не вместе и безуспешно, не будучи в состоянии угадать, куда ему теперь следует обратиться. На первый взгляд, виною всему было чрезмерное расстояние до стола – и невольно хотелось подтолкнуть старуху к нему поближе, насколько это возможно; впрочем, и сама Асташева старалась нависнуть над тарелкою, предельно сократив путь, который полагалось пройти ложке. Но чем ничтожнее становился промежуток, тем резче отлетала вправо старухина пясть, изрыжа-цитронная, в гречке и чешуе, с некрепко зажатою в пальцах сплюснутою коковкою; представлялось, что старуха, помимо ложки, еще удерживает рукою слишком большой для нее сферический предмет, и поэтому щепоть ее не может до конца сомкнуться. При этом Асташева утанывала подбородком в жидком своем завтраке, не оставляя попыток его одолеть, хотя варево уже совершенно простыло.