Дмитрий Липскеров - Теория описавшегося мальчика

— Уммммм…

— Да нет у тебя ума! — успокоил Яков Михайлович и пыхнул птице сигарным дымом прямо в раскрытый клюв.

— Уммммеееррр сыыынн! — тоненько проговорил Викентий.

— Ишь ты, — психиатр почти удивился. — Говорящая птица! Редкость диковинная! Папагалло!!! — И опять засмеялся. — Папагалло — «попугай» на итальянском. Нет в твоем разговоре ничего удивительного! Попугай разговаривает лучше! Был же в гостях у Трифановской? У нее жако! Как говорит, стервец! Это дорогая птица! А тебя за рубль в базарный день!

— Уумерр сынн! — повторил Викентий и зацокал клювом. — Мой…

— И что теперь, траурный митинг устроить? Подумаешь, птица сдохла неразумная!

— Наа ммоих гллаззаах! Они нне нне раззумныеее…

— Так у тебя их десятки! Сыновей! — уточнил Яков Михайлович. — И о чем жалеть? Ладно бы они с мозгами были, хотя бы как ты… А так — простые дятлы! — засмеялся и вновь пустил едкую струю дыма.

— Тты гад, папа! — дельфиньим голосом определил Викентий и вдруг широко открыл клюв, испустив из птичьего нутра некий странный тончайший звук, так что у Якова Михайловича чуть барабанные перепонки не лопнули.

Психиатр, схватившись за уши, упал и корчился на полу нескончаемо. Пока Викентий испускал звуковые вибрации, Якову Михайловичу казалось, что некий человек в маске рубит его на куски. Делает это обстоятельно и явно имеет многолетний опыт. Сначала ногу отсек топором, вернее ступню. Затем вторую рубанул так, что она отлетела, будто пращей запущенная. А потом палач вогнал рыжий от крови топор точно в живот Якову Михайловичу. А из утробы — фонтан нефтяной. Здесь ужас психиатра на мгновение сменился предсмертной радостью, но она тотчас прошла, когда человек в маске прикурил сигарету, а ненужную спичку отбросил точнехонько в кишки психиатра. Яков Михайлович взорвался и разлетелся по миру. Каждая его молекула, летящая в неизвестность, испытывала нечеловеческий ужас и боль, будто сам Яков Михайлович отравил ее своими химическими препаратами…

Он пришел в себя на полу. Еще немного поерзал на паркете, а потом осознал, что его сущность находится в собственной квартире и ничего ужасного с ней не происходит. Он поднялся на ноги, поглядел на клетку с Викентием, отмотал события назад и вдруг просиял физиономией, будто действительно нефть нашел.

— Талант! — заверещал он, словно сам птицей стал. — Талантище!!! — Он даже попытался обнять клетку с Викентием, но чуть не уронил ее. — Ах, какой дар!!! — оборотился в самые глаза дятла. — Кешенька, еще так можешь? Какой талантливый беззвучный крик!

Птица дернула клювом:

— Дда. Нно ммне ннадо раззозлиться!

— Так разозлись! — попросил Яков Михайлович. — Только не надо палачей, отрубленных конечностей! Прямо как в дрянном фильме!.. Мы же не на скотобойне! Ты должен кричать так, чтобы ужас охватывал людей, понимаешь — ужас, и чтобы ужас не сопровождался картинками. У людей фантазия слабая, видишь, даже у меня. Всякая чушь видится, а натурального, первозданного ужаса не получается!.. А ты кричи, ори, распространяя ужас в чистом виде, — предложил Яков Михайлович и прижег лапу Викентия сигарой.

Птица молчала. Ей было больно.

— Прости, — коротко сказал психиатр. — Надо было проверить… Вероятно, здесь более тонкий механизм. Ты все же человек от природы, а только потом птица! Или птица, а потом… Минуту… — попросил Яков Михайлович, исчез в комнатах, а через некоторое время явился со шприцем. — Не бойся, Викеша! Больно не будет. Ты постарайся, чтобы мне было больно, мозгу моему! Хорошо, сынок? Как я объяснял тебе! Очень постарайся!

Птица подняла левое крыло, и Яков Михайлович вколол препарат в сочленение крыла и туловища, в самый пух вогнал иглу. И принялся ждать…

Ровным счетом ничего не произошло. Все ровно оставалось в атмосфере. Психиатр стоял и глядел на клетку с птицей. Он смотрел и смотрел и вдруг испытал жалость к собственному сыну.

Мой сын — птица. Дятел, блин!.. Жалость была настолько сильной, что Яков Михайлович закрыл глаза и захотел умереть ради сына, за сына. Желание смерти было столь велико, что рука сама нащупала в кармане антикварный пистолетик и поднесла его дуло к самому виску. Палец нажал на курок без сомнений, и Яков Михайлович вновь почувствовал, как его тело распадается на молекулы, каждая из которых хочет смерти. Ощущение было такое, что психиатр бесчисленно размножился и находится в множественном процессе смерти. И длилось сие состояние вечно…

Очнулся психиатр голым, лежащим на кожаном диване.