Виталий Павлов - День чудес

Все! Сегодня я договорился о деталях. Им нужны только доказательства. Не мои бесценные шкурки, а Зверь, живой, с которым можно было бы общаться. Зверь, который был со мной там. Я еду.

В самолете у меня оказался очень приятный сосед. Какой-то чиновник, невзрачный на вид, лысеющий и улыбающийся по любому поводу. Он в отпуске, путешествует. Меня узнал сразу, долго расспрашивал, не верил, что такое может быть. Я показал ему шкурки. Долго смотрел на них.

— Знаете, я ведь тоже очень жалею, что их не стало на земле, — сказал он, когда мы прощались в аэропорту, — их надо вернуть, непременно.

Хозяина я увидел сразу. Даже странно, что до сих пор я называю его так, но для меня он навсегда останется Хозяином. Его «Джип» казался грудой металла в лакированном ряду капотов и хрома бамперов. За эти месяцы он осунулся, а глаза казалось, провалились еще глубже.

Мы обнялись.

— Что им еще надо от нас? Они что, не верят что звери есть? Зачем нам надо было бы все это придумывать?!!

Я пожал плечами.

— Им нужны доказательства.

— Какие?!! Это они должны представить им доказательства, должны гарантировать безопасность! Без этого они не вернутся! Что ты решил?

— Я хочу, чтобы ты заснял меня с ним.

— Там?

— Не знаю, где он согласится…

Мы въехали в деревню, когда совсем стемнело. Тишина сдавила нас, и мы молча курили. Когда кто-то из нас затягивался, рыжеватый свет падал на буквы, вырезанные мною в ночь, когда все толь ко начиналось.

Вдруг Хозяин переменился в лице и взял меня за руку:

— Слышишь?!!

Я напряг слух, но, кроме обычного журчания ручья, ничего не услышал.

— Кто-то ходит…

— Ты сильно нервничаешь, — я затушил сигарету о каблук, — все будет в порядке.

— Надеюсь, — он поднялся, кивнул мне и пошел дому.

В эту ночь мы оба не спали. Я это понял, когда увидел Хозяина, сидящего так же, как и я, на крыльце своего дома. Он поднялся и пошел заводить «Джип».

— Ты знаешь, мне впервые не хочется почему-то ехать… — он включил передачу, и машина поползла вверх.

Больше никто из нас не сказал ни слова. Перед нами был камень. Сейчас я вдруг увидел, что он очень мне напоминает Зверя, мягкий изгиб его тела, его глаза… Я увидел его глаза. Он ждал нас, эта встреча для всех нас была почему-то грустной.

— Мне надо, чтобы Хозяин нас снял с тобой. Им нужны доказательства… — я протянул камеру Хозяину и подошел к Зверю, коснулся его теплой шерсти и почувствовал, как напряглись его мышцы.

Застрекотала камера. Зверь собрался в мягкий, шерстяной комок, а затем распрямился, как пружина, пролетев передо мной, потом еще раз и еще, посмотрел на меня, как бы спрашивая:

— Я делаю то, что надо?

Он прыгнул еще раз, но теперь от меня к кустам, затем еще, и еще, оглянулся, и я увидел его глаза, налитые кровью, хищный оскал…

— Стой!!! Он там, я знал!!! Стой!!! — крик Хозяина разорвал тишину, и тут же яркая вспышка и грохот выстрела остановили этот смертельный полет. Зверь рухнул у кустов.

Я бросился бежать к нему и увидел, как мчится туда своими большими шагами Хозяин. Из-за кустов поднялся человек с очень знакомым мне лицом, «Господи! Да это же мой сосед по самолету!» Я вдруг вспомнил отчетливо слова, сказанные им в аэропорту: «Их надо вернуть непременно!» Разве мог я тогда подумать, для чего ему это надо было непременно! Я видел, что он хотел вскинуть ружье, но Хозяин опередил его и ударил камерой в висок. Потом кто-то сбил меня с ног и чье-то горячее дыхание обожгло мне лицо, мимо бежали звери…

— Витек! Витек! Быстрый!

Быстров оглянулся и первое, что увидел — табличку с девятым номером в руках Евсеича. Тот держал ее над головой, как будто защищался от слепящего солнца. Потом он эту табличку опустил и поднял другую — с четырнадцатым номером. Эта нехитрая манипуляция и крик со скамейки: «Витек!» означали, что Быстрова заменяют. Что-то рухнуло внутри, и привычная легкость в ногах уступила совершенно непонятному чувству слабости — да нет, не слабости… Может быть усталости? Но и этого Быстров не чувствовал, он пошел к бровке, глядя себе под ноги.

— Значит, приехали, — думал Быстров, — значит, отыгрался…

Привычные крики с трибун «Витек! Молоток! Быстрый — красавец!» не долетали до него, он как-то вдруг отгородился от всего. Крики слились в однообразный, хорошо знакомый Быстрову шум стадиона.

— Значит, все…

Все.

Это слово — ограничивало для Быстрова, кусок жизни. Жизни, известной ему во всех деталях, от утра до вечера, от зимы до зимы. Теперь под ней провели черту, и начиналась другая, новая, совершенно неизвестная Быстрову жизнь. С этой минуты он — Быстров, становится совсем другим человеком, и люди, окружающие его, становятся другими, вернее, он становится таким же, как они — сидящие на трибунах.