Ирина Богатырева - Товарищ Анна (сборник)

– С улицы? – догадался Валька, глядя на шкодливую морду кота, притворно-томно закатившего глаза и издававшего тракторное гудение.

– А откуда еще! Лучшие кошки сейчас на улицах. Как и лучшие люди. Ты только гляди, чтоб он в дверь не шмыгнул, а то комендант с меня шкуру снимет и на ремни пустит.

Так они прожили втроем год, мирно, душа в душу. Дрон учился тогда на четвертом курсе. Старожилы рассказывали, что на первом он писал стихи, а когда абитура праздновала поступление, прямо на гулянке, экспромтом, выдал целую поэму, стилизованную под «Конька-Горбунка». Оттуда еще долго помнили одну строчку: старик отец, распределяя своих недорослей-сыновей учиться, отправлял старшего на финансовый, потому что умный, среднего на юридический, потому что хитрый, а младшему дураку сказал: «Ну а ты ни так ни сяк, тебе дорога на филфак».

Валька, поступив после армии, был Андрею ровесник, они легко нашли общий язык, хотя и нельзя было бы их назвать друзьями. Впрочем, неясно, мог ли Валька вообще быть кому-то другом: он был замкнут не хуже Жени, разве что с той только разницей, что Женя чурался людей, а Валька смотрел вроде бы даже открыто, но отвечал всегда односложно, так что становилось неясно, о чем с ним говорить. Мы быстро перестали присматриваться к нему, признав почти единодушно добрым, хоть и инертным малым. Он любил гитарные посиделки на лестничной клетке, сам пел неплохо, хорошо готовил из самых простых продуктов и любил это дело. Он был прост и непривередлив в быту, но мы видели, мы замечали и понимали, что внутри него сидит мечта о лучшей жизни. В общаге люди делятся на тех, кто терпит и сносит, и на тех, кто акклиматизируется и опрощается. Валька же относился к тем, кому не надо было акклиматизироваться, было видно, что он привык и к более плохим условиям, но не собирается прожить так всю жизнь. В нем жили сибаритство и честолюбие, скрытые за непритязательностью. Он до блеска чистил ботинки, гладил рубашки и даже джинсы, а с первого заработка купил себе такой оглушающий одеколон, что Дрон, прочихавшись, запретил пользоваться им в комнате.

С работой Вальке долго не везло. Сначала он подрабатывал где придется, даже дежурил на вахте у входа в общежитие, но ничего постоянного, а главное, достойного не находил. Андрей, видя его подавленность, говорил, утешая:

– Не торопись. Дай Москве к тебе приглядеться. Она привередливая тетя. Но если ты ей понравишься, деньги станут появляться из воздуха.

Сам Дрон хорошо зарабатывал, не выходя из собственной комнаты: он продавал по Интернету душевые кабины, которых не видел в глаза. Когда Валька, скрывая зависть, начинал язвить над таким непыльным заработком, Дрон искренне распалялся, расписывая, какие это прекрасные кабины и что он, просиживая ночами перед монитором, недаром получает свой хлеб, точнее, проценты с продаж.

– Это прекраснейшее изобретение, их можно везде ставить: хоть на даче, хоть в спальне. Компактные, удобные, эргономичные! – сыпались из него фразы собственных рекламных слоганов.

Валька, растянувшись на кровати, с удовольствием посмеивался.

– Давай тогда ее у нас в комнате поставим, – предлагал он, похрюкивая от своей идеи. – Раз она такая замечательная. Не будем мыться вместе со всеми. А когда горячую воду отключат, будем к нам людей пускать, деньгу зашибать. Круто?

– Круто, – отвечал Дрон мрачно, утыкаясь в монитор. – Только у тебя на нее денег не хватит.

После Нового года Валька, сменив множество мелких работ, попал в пекарню разносчиком пиццы и неожиданно задержался там. Скоро он стал помощником пекаря – пекаренком, как смеялись мы. От него теперь пахло теплым, кислым, домашним, а сам он, работая во вторую смену, являлся в общагу поздно и не высыпался.

Мы ждали, что он скоро бросит это дело, но он не уходил. Работа стала ему нравиться, нравилась даже усталость после смены, ночное гулкое метро, движение сонных пассажиров, удивительным образом попадающее в такт с той музыкой, что играла у него в наушниках, собственное одиночество на пустынных станциях, блестящие влажные ночи Москвы. Помимо денег работа давала ему гордое чувство, покровительственное презрение рабочего человека к Дрону и всем нам, интеллигентам. А осенью подарила знакомство с товарищем Анной.

Было еще несколько встреч в метро, очень быстрых. Валька даже не успевал ей ничего сказать, когда она пробегала мимо, окидывая его презрительным взглядом. Но теперь он больше ее не боялся. Он знал, что ждет ее затем, чтобы однажды приблизиться, и упрямо не сомневался в своем успехе. Анна не подпускала его близко, ускоряла шаги и хмурилась, но он ни разу не преследовал ее больше, позволяя ей привыкнуть к нему, приглядеться. Он был терпелив, как хороший охотник.