Ирина Богатырева - Товарищ Анна (сборник)

Вальку поселили с Андреем, которого все звали просто Дроном, в 1159-ю комнату, когда второе место в ней освободилось так скандально, что скрыть это у коменданта не было возможности. Раньше с Дроном жил тихий, застенчивый Женя с третьего курса, но он свихнулся на лебедях. Он был настолько замкнут и неразговорчив, что мы плохо знали его; узнали же только тогда, когда было поздно. У него не было ни друзей, ни девушки, а последний год он подрабатывал дворником в зоопарке. Там-то с ним и случилась беда: однажды при нем одна молодая мамаша, налитая жизнью и женской сладостью, склонившись к упитанному карапузу, голосом сладким и певучим читала Пушкина, показывая на белых лебедей: «А сама-то величава, выступает будто пава, а как речи говорит, словно реченька журчит…» Малыш сосал чупа-чупс и тянул мамашу к паровозику. Они ушли, а в голове у Жени произошло замыкание.

Конечно, мы ничего не знали и не догадывались. Даже тогда, когда на стенах его комнаты стали появляться репродукции Врубеля с Царевной Лебедь. Смуглая красавица, рождаясь из пуха и белых перьев, как Афродита из пены, смотрела жестоко, прямо в сердце Жене, смотрела и манила куда-то в неведомый, сказочный мир. Цитаты из Пушкина, все про Царевну Лебедь, были распечатаны на университетском плоттере аршинными буквами и заняли самое почетное место комнаты: на потолке, над Жениной кроватью.

Мы смеялись над ним. Рисовали и подсовывали под дверь гибриды василиска и гарпии: из птичьего тела на перепончатых гусиных лапах, с женскими грудями восьмого размера вырастала змеиная шея с маленькой девичьей головкой в буклях. Женя не злился, не выскакивал в коридор, изрыгая проклятья, он носил все обиды в сердце и тихо, по-идиотски лелеял свою мечту. Он защитил курсовую по теме мифологических источников образа Царевны Лебедь у Пушкина. Ему автоматом поставили «отлично» за экзамен по литературе начала девятнадцатого века. А вечером того же дня его нашли выпавшим из окна своей комнаты.

В тот день он не пошел вместе с группой в пивную на углу от общаги праздновать конец сессии, а вернулся домой. Было поздно, на этаже никого. Пустой коридор навевал смертную тоску. Вставив ключ в замок, Женя почувствовал из-под двери сквозняк. Он удивился, но открыл ее, вошел и замер на пороге: окно было распахнуто настежь, за ним собирались молочные июньские сумерки, прохладные, пьянящие, томные, а на белом облупленном подоконнике сидела она, только что рожденная из пуха и перьев, смуглая, стройная, и смотрела немигающим птичьим взглядом прямо в душу остолбеневшего Жени. Под косой у нее сиял белым светом молодой, только что родившийся месяц.

– Я за тобой, – сказала она голосом спокойным, текучим, как холодный слюдяной ручей в темной чащобе. – Пойдешь со мной?

– Куда? – спросил Женя, и сердце его сжалось в предсмертной печали. – Пойду, – согласился потом быстро, будто опомнившись, будто вспомнив, что только ее он и ждал, и в голосе уже не было ни жизни, ни красок.

– Тогда идем. Ну же! Ну! Не бойся! Ведь ты хочешь? Ты этого хочешь? – Она смеялась, и тянула к нему руки, и манила, и смотрела немигающим взглядом прямо в душу.

Женю поминали всем этажом. Вспоминалось о нем мало, и даже не то чтобы хорошее, а все больше никакое. Дрон сумел выдать самый долгий монолог, который закончился мыслью, что Женьку задушила тоска по прекрасному. «Наш мир убог для тонких, остро чувствующих красоту душ. Жизнь становится для них похожей на дорогу по тонкому весеннему льду. Вот под еще одной такой душой лед не выдержал и проломился». Дрон не был бы Дроном, если бы не сказал чего-то такого, и все согласились с ним, ведь кто еще знал Женю, если не он.

Эту трагическую историю предшественника, додуманную всем этажом, Андрюха рассказал Вальке сразу, как только тот вселился, не успев еще распаковать вещи. Разумеется, ни Врубеля, ни Пушкина на стенах к тому моменту уже не осталось. Дрон с ленивым любопытством наблюдал за Валькой, ожидая хоть какой-то реакции на перспективу занять спальное место самоубийцы, но ничего не шевельнулось на дне ртутных Валькиных глаз. Вздохнув, Дрон перевернулся на живот и стал шерудить под кроватью палкой от швабры. Оттуда послышалось недовольное фырканье и плевки, потом выкатился серый шар, который Дрон ловко перехватил за шкирку и втащил к себе на кровать.

– А это наш третий сосед, знакомьтесь, – умильно сказал он, устанавливая крупного кота у себя на животе и принимаясь чесать ему шею с таким остервенением, будто надеялся получить электричество. – Зовут Борис, можно по-простому Борькой. А это – Валентин. Боря, ты ему в постель сразу не гадь, пусть сначала пообвыкнется. Добрая скотина, только невоспитанная, жратву тырить может, так что дальше холодильника не раскидывай.