Диана Виньковецкая: На линии горизонта

Агадырь. Пыльный, замызганный, маленький посёлок, непривлекательный, бывшее место ссылки политических, религиозных, разных национальных меньшинств, выходящих за пределы линии дозволенного. С точки зрения нью— йоркского обитателя увидеть в Агадыре — у шофёра Виктора в машине — портрет Хемингуэя тоже — впечатляющий сюрприз. Хотя некоторые из них, конечно, не узнают своего соотечественника, — Стейнбека в Америке никто не узнавал, когда он путешествовал с Чарли и искал Америку. Но в агадырских местах вряд ли американский турист появится. Но… не скажите, за последнее время — тут открыли нефть, золото и множество редких металлов. А увидеть в Агадыре на обеденном столе фарфоровый саксонский сервиз? А? В доме шофёра Ганса — из поволжских сосланных немцев — семья обедает, будто в старинном замке — за сервированным столом.

Прозрачные, изящной формы тарелки, супницы, салатницы, украшенные живописью, соединённой с позолотой, стоят на столе. Выбеленное до блеска чистое пространство, увешанное гобеленами со сценами из средневековой жизни — я их обожаю. «Всё чин–чинарём, как в капиталистическом мире, — произносит шофёр Виктор, — воспитание у них такое, вот только Гитлер им всё подпортил». И что про всё это подумать? — Думать уже нечего — они сейчас покинули то место.

Вокруг Агадыря степь на сотни километров. В агадырской степи верхом на лошади — ближе к горизонту, с которым никак не слиться, можно тоже глотнуть сухого воздуха, поднести к губам уздечку, слушать как поёт дыхание лошади и мчаться, мчаться… к горизонту. На горизонте люди тоже кажутся точками. И нет границы осязания — везде ты наедине с воздухом. И там и там страх бесконечности. Только пейзаж другой.

После долгого скитания по степи, едешь–едешь — безлюдье, нет границ. И вот на линии горизонта покажутся точки огней Агадыря, смешавшиеся с горизонтом, — от них не отрываешь взгляда. И вдруг из ничего на горизонте возникает призрачный замок. Подступает лёгкий холодок, волнение, будто собираешься выходить из долгоплавающего корабля на землю. И с этого расстояния Агадырь становится ещё какой для тебя Столицей мира! И вот уже огни рассыпаются вдоль линии горизонта, и через несколько мгновений обступают тебя, и горизонта уже не видно. Экспедиционная гостиница — пятизвёздочный отель — нью–йоркский отель «Плаза», фешенебельный «Маркиз». Тут можно напиться холодной воды из жестяной кружки, привязанной на цепи, уснуть на нормальной железной кровати, посмотреть в книгу… и вдруг насладиться тем, что значит свет электрической лампочки. Какие там голые стены в столовой, без зеркал, картин, пятнисто–засаленые занавески — (салфеток нет — занавески их заменяют) и пыль, и сараюхи, и клозеты — неважно, настолько неважно. Всё проходит через чистилище твоей сетчатки, по касательной твоего сознания. Этого нет… Этого не было… Есть только твои эмоции: кто встретился? как тебе кивнули? что тебе сказали… Сердце взлетает, опускается — я хочу, чтобы меня полюбили… Только это и есть… Только внутри.

Реальность, как говорят философы, отражает твоё психологическое состояние, и, сравнивая нью–йоркский фешенебельный отель «Маркиз», его 37–этажный атриум с льющимся сверху светом, ресторан с вращающимся полом, фасад с многоцветными рекламными панно и экспедиционную голую гостиницу в Агадыре — можно ли представить более ошеломительные различия?! — приходится признать твоё психологическое состояние странным — единственная точка пересечения, что и там, и там ты была. Но где ты была? В своём воображении, в своей версии мира, Агадыря, маркиза?

От сияния степи и лиловости дорог в агадырской степи останавливаешься и замираешь — прислушиваешься к молчанию вечности. До горизонта тут ни возвышенностей, ни утёсов, а в небе ни единого облачка. Один на один со степным бесконечным воздухом. Теней нет. В Нью–Йорке замираешь от стоэтажных стен, надвигающихся на тебя, и прислушиваешься к грохоту… И до горизонта — одни каменные стены — человеческие постройки. Тут один на один с человечеством. И там и там — несоответствие тебя и пейзажа. Где страшнее?

В Агадыре нет движения, тишина бездорожья, нет нагромождения небоскрёбов, Ролс–Ройсов и Лимузинов не попадается, но есть Бобики и лошади. А в Нью–Йорке не найдёшь таких дорог, чтоб машину скрывало в ухабах вместе со всеми обитателями, не увидишь, как колдуют над починками. Не услышишь: «Джон, подсасывай бензин!» В агадырских ухабах, ямах можно долго сидеть и размышлять о дорожных несовершенствах, как загадках жизни… Нью–йоркские дороги гладкие, как внутренняя тоска, — нет времени для размышлений, и несёшься без оглядки в воздушные ущелья. Здесь всё несётся с бешеной скоростью. Движется, движется, движется день и ночь. Политика, мода, мнения, деньги. «Некогда остановиться и понюхать розы» — так говорят некоторые нью–йоркцы. И зачем их нюхать? Нужно успеть всё рассчитать. Акции, фонды, проценты. Включаешься в это непривычное движение. И гонишься за всем несущимся так, что тень отрывается от тебя и бежит отдельно, и даже становится больше тебя. И мысли не успевают за бегущей тенью и превращаются тоже в тень. И кругом — тени — и твоя тоже. Хочется добавить, что это только метафора.