Петр Киле - Таинства любви (новеллы и беседы о любви)

Мы отчаянно влюбились, чему способствовали море, пустынный берег и прибрежные сосны, в которых свистел ветер даже в тихую погоду. Но я-то стреляный воробей, я уже не хотел повторения того, что у нас было с Машей, да и времена переменились... Она знала о Маше от жены моего приятеля.

- Ты же от меня потребуешь всего, - сказал я ей, - чего ожидала и не получила Маша... Устроенного быта, уюта, заботы, благополучия...

- Я сама тебе все это создам! - отвечала Таня (так я ее назову здесь) с уверенной улыбкой человека, привыкшего иметь все, чего душа пожелает.

- Да, - впадал я в еще большее сомнение, - ты будешь хлопотать вокруг меня, когда все это пустяки и не нужно.

Таня смеялась надо мной, как над маленьким мальчиком и не очень слушала мои рассуждения (в чем, пожалуй, и состояла ее ошибка). Ей я казался ясным. Она считала, что я не живу, мало с кем общаюсь, а так нельзя. Она знала, как жить, а я не знал.

Представьте нас на берегу Финского залива в час заката. Волей-неволей нам становится грустно, будто жизнь наша уже прошла. В конце концов она обвинила меня в том, что я просто струсил, испугался жизни, любви, счастья, как известный всем Рудин.

Возможно, и так. Но мне представлялось иначе. Если испытания любовью герой Тургенева (как и в повести “Ася”) не выдерживает, я полагал, что у меня иной случай. У меня была любовь. А теперь пришла пора добровольного самоотречения (это уже мотив Гете), чтобы стать властелином своей творческой силы. Суть человека, кем бы он ни был, - в творчестве, как где-то сказано, и справедливо. Задача каждого человека - самоосуществиться. Только на этом пути достигается полнота жизни, что и есть высшее счастье.

Мы расстались. Сегодня я, может быть, поступил бы иначе. Не потому, что иной раз мне кажется, что я продолжаю ее любить, скорее из-за нее. Дело в том, что она, может быть, и довольна собой, но что у нее за жизнь? Она замужем, все у нее есть, но в чем-то она неуверенна, и эта неуверенность проявляется, в частности, в том, что она курит. Она курит, даже наклоняясь над коляской ребенка. Встретив ее на дороге среди сосен, с коляской, можно ослепнуть от этого скромно-победного сияния “чистейшего образца”. Увидев ее мельком, легко перенестись из обыденной жизни в мир вечный и прекрасный, в небеса, куда Рафаэль переносил изображения мадонн... Все хорошо, пока Таня идет с коляской сына, все еще хорошо, когда и закурит, но стоит ей заговорить - все пропало!

У нее хороший голос, но интонация ее неровная и вольная до глупости. Почему?! Разговор и круг ее понятий самый примитивный и пошлый. Поручик Пирогов, может быть, и обрадовался бы такому обстоятелсьтву, но бедный художник Пискарев не выдержал бы и, верно, сейчас бы сошел с ума, не в силах совместить ангельский вид молодой особы и ее вульгарные, впрочем, самые обыкновенные, понятия.

А теперь представьте такую сценку, похожую для меня на сновидение. Высокие сосны, освещенные солнцем, и горячий песок, не совсем чистый, с примесью дерна, сухих сучьев у травы и с зеленой массой водорослей у воды... Купающихся нет - еще вода холодна. Зато раздолье тем немногим, кто выбрался на природу в один из весенних, уже по-летнему теплых дней.

Вот компания молодых парней и девушек. Как чинно и празднично появились они здесь. Впереди всех вел коляску с грудным младенцем весьма приличный с виду молодой мужчина, а рядом вышагивала высокого роста молодая женщина с красивыми волосами. Это она! Сразу за ними следует группа парней и девушек под стать им, только явно еще не связанных не только узами брака, а ничем не связанных. Лишь двое из них то и дело целовались.

Раздеваясь, все зашумели, загалдели, а из коляски с транзистором у ног ребенка раздался торжествующий голос зарубежного певца... И в мире высоких сосен, освещенных солнцем, с видом на тихую, светлую воду залива, что-то резко изменилось. Никто не думал купаться, все боялись холода, зато тотчас достали из-под коляски три бутылки вина, вместо закуски стали поспешно закуривать. Женщины пили и курили наравне с мужчинами. Напиться они не могли и не хотели, просто это был некий ритуал, во исполнение его все и делалось. Они говорили заведомо всякого рода глупости и хохотали, пугая весенних птиц в кустах, и те надолго замолкали. Они “отдыхали”. Все они были не какие-нибудь бездельники, бесплодные отпрыски богатейших фамилий по ту сторону моря, а работяги, как они говорили о самих себе. Умели вкалывать, зато умели и “отдыхать” на всю катушку.

А те двое, теперь лежа на песке, чуть в стороне от других, назойливо и слепо целовались.