Элис Уокер - Красные петунии

Одна белая слушательница, явно связанная с компанией местных садо-мазохистов, заявила, что не видит в передаче ничего страшного. (В ней приняли участие и несколько белых мужчин, у которых и рабыни были белыми, и даже выправлены официальные документы на право владения. Кто-то из этих господ протащил свою «собственность» по городу с лошадиными удилами в зубах, а потом «одолжил» другому садисту для порки.) Все это просто игра, сказала она. Какой от нее вред? С рабством, настоящим рабством, давно покончено.

Нет, Люси, не покончено, и свидетельство тому — недавние книги Кэтлин Бари о женском сексуальном рабстве и Линды Лавлейс, описывающей жизнь такой рабыни. В мире еще есть страны, где людей до сих пор продают и покупают. Поэтому-то, увидав тебя на балу, я не могла отделаться от мысли об оскорбительности твоей одежды. Скажу больше. Когда я разглядела этот наряд Скарлетт, я уже не хотела смотреть на тебя. Не решалась смотреть. Ты права, я словно не видела тебя. Просто я боялась тебя ударить: ведь при твоем воинственном характере это означало бы, что балу конец. Вот и выходит, что мне было лучше глядеть не на тебя, а на твою спутницу, которая накрутила себе волосы а-ля Колетт [13] Габриэль-Сидони Колетт (1873—1954) —французская писательница. .

Одна черная слушательница так ответила этой стороннице садо-мазохистов. Как негритянка, сказала она, я чувствую себя оскорбленной. Словно мне наплевали в душу. Теперь, когда я буду стоять на автобусной остановке, любой белый, если он сидел у телевизора во время передачи, волен увидеть совсем не меня, а рабыню, существо, готовое без звука носить на шее цепь с замком, да еще и радоваться этому. А ведь сейчас тысяча девятьсот восьмидесятый год.

Ее голос дрожал от боли и обиды.

Мы-то с тобой останемся друзьями, Люси, потому что я смогу убедить тебя не восхищаться героинями, чья власть, как, собственно, и одежда, и весь холеный облик созданы теми, кого они поработили. Ну, а как быть с людьми, которые уже никогда не подружатся из-за того, что лицезрели по телевизору черную «рабыню» и белую «хозяйку»? Мало ли негритянок боится, что белые видят в них только рабынь? А мало ли белых женщин, которые считают, что некоторая толика услужливости со стороны негритянок вполне естественна?

Но что бы там ни показывали по телевизору, черные женщины не желают быть рабынями. И никогда не желали. Мы хотим быть свободными, быть самими собой или погибнуть в борьбе. Гарриет Табмен недаром была нашей прабабкой, пусть это помнят все, и черные и белые, навязывающие нам отношения «хозяев и рабов». Хотя телевидение куда более тонкая штука, чем невольничий корабль, мы все равно замечаем, когда делаются попытки обратить нас в рабство. И мы будем сопротивляться всегда, но только с более мощным оружием в руках.

По правде говоря, нам стоит организовать весной еще один бал, теперь уже в помощь этому сопротивлению. Что ты скажешь? Давай встретимся на неделе и все обсудим.

Твоя подруга

Сьюзан Мэри

Перевод М. Зинде

Одно болезненное, противоестественное испытание перевернуло всю жизнь Илетии, и из-за него она всегда носила при себе маленький пузырек со щепоткой праха.

В городе, где она родилась, жил человек, чьи предки когда-то владели большой плантацией, на которой росло все что душе угодно. Там трудилось множество невольников, и хотя рабство было давно отменено, этот внук рабовладельцев относился к неграм с эдаким особенным отцовским чувством. Он их, понятное дело, обожал. Нет, не теперешних — тут и говорить нечего,— а тех, прежних, которые жили во времена его деда и застряли смутной тенью на задворках его памяти.

Недалеко от центра города этот человек — Илетия его так ни разу и не видела — открыл на бойком месте ресторан, ставший в тех краях очень известным. Назвали его «У старого дядюшки Альберта». В витрине ресторана, поблескивая коричневой вощеной кожей и черными глазками, красовалось некое подобие самого дядюшки. Росточка небольшого. Растянутые в широкой улыбке губы обнажают белоснежные искусственные челюсти. В одной руке на уровне плеча поднос, через другую перекинута белая салфетка.

Вход в ресторан цветному люду воспрещался, но на кухне они, само собой, могли работать сколько угодно. Зато воскресными вечерами негры толпой собирались у витрины и судили-рядили, похожа или не похожа кукла на настоящего Альберта. Помнили Альберта Портера лишь глубокие старики, только вот памяти у них оставалось не больше, чем зрения. Все же им было приятно, что Альберт стоит тут, перед ними; правда, в жизни он вроде никогда не улыбался, но ведь память, как и зрение, может подвести.