Ассия Джебар - Нетерпеливые

— Так что же нового?

На этот раз нужно было отвечать. Я досадовала на него за настойчивость. С виду спокойный, он ждал. Я неторопливо допила свой стакан, еще с минуту понежилась в такой уютной душевной пустоте и неохотно ответила:

— Позавчера моя мачеха ходила на свадьбу. От вашей кузины Дуджи она узнала, что из дому я уходила под вымышленным предлогом. Она потребовала от меня объяснений.

Нахмурясь, он некоторое время помолчал, глядя куда-то вдаль. Потом неприятно полоснувшим меня тоном спросил:

— И что это был за предлог?

Вы полагаете, что я уходила, ни слова не говоря? — возмутилась я. — Поскольку я раз-другой бывала на тех собраниях, которые организует ваша кузина, то на них я и ссылалась.

Я произнесла «ваша кузина» с такой же иронией, с какой он спрашивал меня о «предлоге». Мной овладело отчаяние: не видать мне в своем бунте его поддержки.

С самого начала этой нашей встречи я чувствовала, что между нами встает, бесцеремонно вторгаясь в запретную для него область, мое второе «я», которое по возвращении домой предавалось сомнительному удовольствию плести небылицы. И вот Салим вытаскивает меня оттуда, где, как я надеялась, он никогда не появится. Это было так тягостно, что я чуть не разревелась. Чтобы скрыть от него, сколь глубоко мое разочарование, я решила разыграть нервическую вспышку. Возмутиться тем, как несправедлива его непонятливость, было легко, вот я и выпалила:

— А что, вы предпочли бы, чтобы я сказала своим, что встречаюсь с вами?

Впрочем, я знала, что от него не укроется наигранность моего выпада. Чувствуя двусмысленность своего положения, я не осмелилась атаковать его в лоб.

— Вашей кузине следовало бы быть поосторожней, — заметила я тоном упрека.

Свою ошибку я осознала слишком поздно. В ответ я получила сухую реплику, которая вонзилась в меня кинжалом:

— Дудже неведома ложь.

Я не ответила. Еще час мы просидели друг перед другом, на разных берегах непроницаемого молчания. За этот час во мне рождалась целая гамма чувств: от злости до ненависти, включая острую, пьянящую обиду от того, что тебя не понимают.

Снаружи по-прежнему громыхали трамваи. Казалось, передо мной останавливается и затем трогается один и тот же вагон-специально чтобы усугубить мое одиночество зрелищем бесчисленных угрюмых лиц. Едва я забывала их молчаливые мрачные насмешки, как они появлялись вновь. В конце концов я закрывала глаза, отдаваясь этому току мертвящих взглядов. И сколько ни впивалась я в Салима мстительным взором, чтобы он вызволил меня из этого, он хранил безразличный вид.

Мы расстались на улице, на том же месте, не проронив ни слова. Когда он повернулся и пошел прочь, я на миг дрогнула: меня обуяло желание побежать за ним, позвать, наконец, снова обрести его. Он шел уже по другому тротуару. Давясь слезами, я помчалась домой. На полпути я остановилась, прислонилась к стене. Какой-то прохожий, поравнявшись со мной, присвистнул. Понурясь, я снова пустилась в дорогу, увлекаемая уличным потоком.

Этим утром я открыла глаза раньше обычного. Донесшийся из окна голос Тамани омрачил ясный день. Я услышала на лестнице ее шаги. Ее звала тетя Зухра, словно предупреждая о чем-то. Но Тамани со своим гаденьким смешком приближалась. Вот она толкнула дверь.

Я не удивилась ее вторжению. Со вчерашнего вечера я, опустошенная, провалялась в постели. Остальные сновали по дому. Производимые ими звуки долетали до моих ушей какими-то нереальными. Уже целую вечность, казалось мне, я едва воспринимала окружающее из кокона своей лености. Я укладывалась в постель, когда на меня накатывал страх или чувство ужасного одиночества. Я приучала себя спать, закрывать глаза, чувствовать лишь гибкость своих вытянутых рук и ног, чересчур полных жизни для такой неподвижности, и подобное насилие над своей природой доставляло мне какое-то мстительное удовольствие.

Тамани уселась у меня в изголовье. Вуаль она откинула назад, верх корсажа расстегнула. Тяжко вздыхая, она согнулась в три погибели, чтобы поднять до колен свои пышные шаровары. Раздвинув ноги и скрестив руки на груди, она какое-то время, постанывая, отдыхала в этом положении, и ее потемневшее сало лоснилось от пота. Ее скрипучий голос окончательно разбудил меня.

— Ну что, — сказала она, — похоже, ты заболела?

— Нет, я здорова.

Пальцем она подняла мой подбородок, вперила взгляд мне прямо в глаза и сочувственно проскрипела: