Ассия Джебар - Нетерпеливые

Она проговорила это быстро, повысив голос почти до пронзительного. Откуда вдруг такая злоба? Ее лицо, которое я различала уже лучше, показалось мне чересчур оживленным, глаза — странными. Мною овладело возмущение. Однако мне удалось ответить спокойно: В чем ты меня обвиняешь?

Наконец-то началась схватка.

Из комнаты я вышла почти с облегчением. Дальнейший разговор помню смутно. В памяти остался лишь тот чересчур острый взгляд Леллы, который я так не терплю, и то, как я упорно твердила:

— Так, значит, ты мне не доверяешь?

Она словно с цепи сорвалась — хочу, мол, знать, и все тут. Но мне нечего было ей сказать.

Я принялась с удовольствием повторять, стиснув зубы и чуть ли не торжествуя:

— Так, значит, ты мне не доверяешь?

В конце концов, чтобы заставить меня замолчать, она ответила:

— Пока в доме есть молодые девушки, за ними должно присматривать. Это вопрос чести.

Я разразилась каким-то чужим смехом. Она лгала. Повторяла готовые формулы, слова других — Лла Айши, Си Абдерахмана… Да, она лгала. Я продолжала неудержимо хохотать. Подойдя ко мне, она дала мне пощечину.

Все звуки дома, которые словно дожидались этой внезапной тишины, — плач маленькой Анисы внизу, «Трек» Си Абдерахмана, шаги Фарида на лестнице-вдруг донеслись до меня чрезвычайно отчетливо. Шаги Фарида сами собой стихли. Только искаженное лицо Леллы не было неподвижным. Его медленно заливало волной страха-и краской. В этот миг, Лелла, ты едва не разжалобила меня.

Но Фарид приближался. Он уже звал тебя, словно и не было у него жены, чтобы его ждать. Я подошла к порогу, откинула полог навстречу умирающему дню. Появилась Зинеб. Я оставила вас и, счастливая, удалилась… Ведь отныне мое одиночество будет населено не бесформенными мечтами, а льдистой ненавистью.

Через Мину, которая пришла ко мне наутро, я послала Салиму записку: хочу, мол, встретиться с вами сегодня же. За обедом я перешла в наступление; игнорируя Леллу, обратилась к Фариду:

— Я хотела бы днем выйти. Надо вернуть в библиотеку книги.

— Иди, только не задерживайся.

Фарид ответил рассеянно. Я увидела, как он взглядом ищет у Леллы подтверждения, но та поднялась и направилась на кухню. Я проводила ее задумчивым взглядом. С почти бессознательной уверенностью я сыграла на ее молчании. Она ничего не скажет Фариду; она, столько говорившая о чести, об ответственности, ничего не скажет, и я знала почему.

Я оглядела знакомые лица сидевших за столом. Фарид вновь замкнулся в привычном молчании, и Зинеб краем глаза наблюдала за мужем, готовая упредить малейшую его прихоть. Внизу все было тихо. Каждая семья обедала в своей комнате. Вот-вот Си Абдерахман пересечет двор и выйдет на улицу; мой зять Рашид включит радиоприемник, чтобы послушать монотонный речитатив новостей; сестра насильно уложит детей после четверти часа слез. Пока же стояла тишина, усталость насытившихся тел перед усталостью от жары.

Для всех близилось время послеобеденного отдыха; мне же придавала силы мысль о том, что через час я сбегу.

* * *

Сидя за привычным столиком в облюбованном нами кафе, я рассматривала Салима, одержимая стремлением во что бы то ни стало проникнуть сквозь его бесстрастное лицо за эти волнующие часы моего последнего дня. Он был нужен мне в моем бунте.

Мы были одни; с моего места был виден бульвар, море. Со скрежетом, от которого дребезжали окна, подкатывали трамваи, на минуту останавливались и удалялись.

— У тебя какие-то новости?

Салим подавал признаки нетерпения. Я повернулась к нему, не зная, что сказать. К счастью, подошел гарсон с заказом; мне хотелось по возможности оттянуть момент, когда придется объяснять, зачем я его позвала.

Со вчерашнего вечера, лежа в кровати, я на протяжении многих часов пестовала свой гнев. Беззвучно выкрикивала все тот же вопрос, который в одиночестве превращался в вызов: «Так, значит, ты мне не доверяешь?» Отныне Салим становился моей отдушиной. Я твердо решила снова увидеться с ним. Лелла больше не даст захватить себя врасплох, как сегодня; она сделает все, чтобы воспрепятствовать мне выйти из дому. Но я выйду.

Впервые в моем сознании замаячил призрак скандала. Я уже видела, как принимаю бой, вооруженная лишь решимостью, волей и глубокой убежденностью в своей свободе. Я знала, что рассчитывать мне не на кого. Салиму в этой новой игре отводилась роль инструмента. Но, по правде говоря, тогда я была далеко не так прозорлива. В минуты одиночества образ Салима возникал передо мной как никогда явственно, не то что вначале, в смятении первых волнений. Несомненно, если бы я осмелилась произнести слово «любовь», то сказала бы себе, что готова его полюбить. Это было лишь моим отражением в нем, моим вторым лицом, которое я находила более привлекательным.