Араминта Холл - Всё и ничто / А. Холл ; [пер. с англ. Т. П. Матц]

— Да ты не узнаешь правду, даже если она грохнется тебе на голову, Кристиан. Ты хоть иногда обо мне думал?

— Конечно. Именно поэтому я и позвонил. Я никогда не смогу уверить тебя, как мне жаль, что все так случилось. Да и какой теперь смысл?

Сара взяла свой стакан, и на мгновение Кристиану показалось, что она швырнет им в него. Он уже видел, как стакан вылетает из ее руки, и чувствовал, как мелкие осколки стекла впиваются в лицо. И как он объяснит это Рут? Но она снова поставила стакан на стол, даже не отпила ни глотка.

— Смысл в том, что теперь моя очередь.

— Твоя очередь? Твоя очередь на что?

— Не притворяйся дураком. Моя очередь на тебя.

Кристиану показалось, что он попал в какую-то параллельную реальность, где люди играют жизнями друг друга, как будто те — фигуры на шахматной доске. Но Сара, похоже, говорила серьезно.

— У тебя был шанс, Кристиан. Я убила своего ребенка ради тебя. На этот раз ты так легко не отделаешься.

— От чего не отделаюсь? Мы же ничего не делали.

— Да уж, и Рут обязательно в это поверит.

У него голова шла кругом, перед глазами плыло.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что игра закончена. Еще раз она тебя не простит.

— Подожди, давай все проясним. Ты полагаешь, что можешь шантажом заставить меня остаться с тобой? Очень здоровый способ начинать отношения.

Сару рассмешили его слова, и на этот раз она определенно показалась ему сумасшедшей.

— Здоровый способ? Да уж, лучше не придумаешь.

Мигрень у Кристиана бывала примерно раз в год, и он всегда чувствовал ее приближение — пот начинал струиться по спине, в глазах принимались мелькать вспышки. Ему необходимо было немедленно укрыться в темной комнате и лежать, приняв сильные болеутоляющие, которые снимут только самую малость этой боли, такой сильной, что он боялся, она его прикончит.

— Мне надо идти, — сказал он. — Это все бред, и мне надо домой. — Он встал, и Сара схватила его за ногу:

— Пожалуйста, не оставляй меня. Поедем ко мне сегодня. Только на одну ночь. Я совсем не имела в виду то, что только что наговорила. Насчет рассказать Рут.

Скоро его начнет тошнить.

— Сара, мне нужно уйти. Я плохо себя чувствую. Мы поговорим потом, где-нибудь на неделе. Обещаю.

— Правда? И ты позвонишь мне завтра?

Тиски вокруг головы сжались, выдавливая мозг и посылая стрелы боли в плечи.

— Да, обязательно. — Шатаясь, он вышел из паба, благодарный за освобождение, не в состоянии сосредоточиться ни на чем, кроме необходимости добраться до дома. Ему удалось остановить такси и там, на заднем сиденье, считать минуты до того, когда ему может стать немного легче.

Агата заказала продукты у «Теско», что сильно облегчало закупки, а Рут сообщила ей свой пароль. Она никогда не покупала ничего, что не пригодилось бы семье. Некоторые няньки брали гель для душа специально для себя или не отказывали себе в любимом печенье и других подобных мелочах, но Агата никогда не позволяла себе красть.

За исключением того случая, но это было вызвано необходимостью, так что не могло считаться воровством. С точки зрения Агаты, это была война, а ведь даже поговорка есть: на войне и в любви все средства хороши. Так что речь тогда шла о выживании.

Агате было четырнадцать лет, когда она поняла, что должна избавиться от мерзостей дяди Гарри и безразличия семьи — или она умрет или убьет кого-нибудь. Так или иначе, с ее жизнью будет покончено, что казалось несправедливым, если вспомнить, что она-то не делала ничего плохого. К тому времени она уже поняла, что то, чем Гарри занимается с ней, неправильно и плохо. И плохо не только потому, что она потом болела, это было неправильно в глазах закона. Почему-то она так и не смогла донести это до Гарри. Правда, их встречи стали значительно менее регулярными, иногда они не виделись месяцами. Но как только он оставался с ней наедине, тут же раздевал ее и делал больно.

Среди других причин, по которым Агата себя ненавидела, было то, что она ни разу не набросилась на него, не велела ему отвязаться и не пригрозила сообщить в полицию. Он постоянно делал ее бессловесной и бессильной, каждый такой раз возвращал ее назад, к первому разу, и в течение тех минут, пока это длилось, она снова становилась трясущейся девятилетней девочкой, думающей, что, возможно, все это еще один ужасный этап взросления.

Он скатился с нее и произнес:

— Господи, девочка, думаю, мы сдвинулись с места. Не ошибусь, если скажу, что ты начала получать удовольствие.