Андрей Шарый - Четыре сезона

Еще сложнее беспрерывного разговора с небом непрестанный разговор с самим собой. Сложность и в том, чтобы научиться, не осуждая себя, осудить свой грех. Смысл монашеского затворничества — служение Богу в борении с гордыней. Но слава о подвигах такого борения, умножающая привлекательность веры и зовущая в обитель новых насельников, кажется, противна самой природе подвига. Ведь чем меньшее значение имеет мнение людей, тем сильнее чувствуется Бог. Не зря Лев Толстой поставил едва ли не самого знаменитого отшельника светской литературы, отца Сергия, перед выбором: или освобождение от грехов похоти — или еще худшая яма славы людской. По Толстому, в монастырях хозяйничают «святые, воспитанные рабством», в монастырях царят парадность и мнимая святость, поэтому мучительное затворничество и оказывается для князя Степана Касатского ненужным усилием. «Нет успокоения ни тому, который живет для мирских целей среди людей, ни тому, кто живет для духовной жизни один, — размышлял Толстой в дневниках, и тут же предлагал выход: — Пусть человек живет для служения Богу среди людей». Но и из толстовского народничества ничего не вышло, и его протест не разрушил ни монастырей, ни веры православной.

Какую бы форму иночества ни выбрал идущий к Богу — отшельничество или монашеское общежитие, он знает и помнит: сияя светом дел своих, каждый должен хранить смирение. Ведь монах, человек, желающий отречься от мира, обладает лишь пятью добродетелями (молчание, воздержание, бодрствование, смирение, терпение), а брань ведет сразу с восемью страстями, что заграждают путь к духовному восхождению (блуд, чревообъедение, гнев, печаль, сребролюбие, уныние, тщеславие, гордость). Старославянское слово «инок» и означает-то «иной», «другой». Не такой, как все. Поэтому привычные добродетели остаются за вратами монастыря. За этими вратами остается и прошлое. Главным, определяющим словом становится «послушание»: младший слушается беспрекословно, старший благословляет. Не зря словом приветствия благочестивым обитателям Афона служит греческое восклицание «Евлогите!», «Благословите!», а ответом на него — «О Кириос!», «Господь благословит!». В жизни духовной даже словам возвращена их первобытная суть. «Бесстрастие» здесь означает отказ от суетного мира, от страстей его. «Преуспевание» есть не финансовый успех, не взлет гордыни, а очищение от искушения, начало пути к обожению.

Правильное для инока соотношение созерцательной прелести уединения и практической жизни нашел еще в IV веке Василий Великий, аскетические творения которого содержат богословское и пастырское обоснование киновии, монашеского общежития. К тому времени иноческое отречение широко распространилось в Верхнем Египте, в Палестине, Сирии и на Синайском полуострове, и высокомудрый Пахомий Великий уже составил устав, по прописям которого разрозненно подвизавшиеся отшельники соединились в монашеское общежитие. Эти принципы через четыреста лет развил монах константинопольского монастыря Студион Феодор Студит. Его устав получил распространение в православном мире, был воспринят и на Святой Горе, а позднее — на Руси.

Монастырская община не разделяет имущества, иноки ведут общее хозяйство, у них одинаковая для всех пища и одежда, монастырские работы распределяются между всей братией. Бог ни от кого не требует подвигов свыше силы. Его евангелие не зря — в духе убеждений и под условием: если кто захочет. В монастырях подвигов духовных, пусть и в разной степени, жаждут все. Не случайно, поступая сюда, насельники отказываются от земных благ и радостей. Гласит Евангелие от Матфея: «В общежитии хотя и есть низшие, но высший не смотрит на это, а почитает себя ниже их и через это делается большим, ибо больший тот, кто предупредил других в отправлении самых низких работ. Там не говорят: это твое, это мое! Отсюда изгнаны слова сии, служащие причиной бесчисленного множества распрей». И тысячу лет назад, и теперь смысл монашеского общежития не в общей трапезе и не в общей одежде, но «паче в том, да будет сердце у всех едино, и воля едина, и желание едино».

Едины иноки и в смерти своей, потому что их жизнь после жизни тоже неразделима. Над почившим святогорцем братия читает Псалтырь, совершает последнее целование, настоятель произносит разрешительную молитву. Обвитое мантией тело усопшего, без гроба, покоится на кладбище три года, а потом останки переносятся в костницу, которую имеет каждая афонская обитель. При открытии могилы особое внимание обращают на цвет костей: белый означает, что инок спасен, желтый — что он особо угодил Господу, черный (темный) — что душа почившего отягощена грехами и требует усиленных за нее молитв. Особую тревогу вызывает загробное состояние монаха, тело которого за три года не разложилось и которого поэтому вновь приходится хоронить. Надписи с табличек на крестах русские монахи обычно переносят на череп, причем одни и те же кресты и таблички используют неоднократно, такова уж монастырская экономия. Черепа иноков с эпитафиями на лбах («Убит разбойниками», «Прожил более ста лет», «Утонул в море», «Хорошо знал греческий язык», «Бывший агроном») выстраивают рядами на полках в склепе, кости аккуратно составляют в общую груду, мелкие косточки хранят в подполье. От такой загробной арифметики перехватывает дух, но взглянем на прикрепленный к стене усыпальницы лист с написанным на нем от руки стихом: