Кит Рид - Я стройнее тебя!

«Переезд» длится дольше, чем предполагали и Энни, и Преданные. Энни замирает на месте, а две — как их назвать, не монахини и не совсем медсестры — пытаются отцепить ее руки от основания унитаза, чтобы вытащить ее из угла. Две Преданных, тяжело дыша, дергают ее, стараясь сдвинуть с места. Энни нужно что-то делать, иначе тюремщицы начнут ломать ей пальцы, и она останется без своей драгоценной ручки от крана. Понимая, что «переехать» ей все равно придется, Энни делает вид, что потеряла сознание, и обмякает, отпуская унитаз и отказываясь от всего, кроме железной ручки. Преданные Сестры хватают ее под мышки и выволакивают на середину. Торжествуя, Эвлалия высоко поднимает свою пациентку и разворачивает ее легко, как будто пластиковую игрушку. Теперь, когда Энни в ее руках, она тянет время. Женщина явно ловит от происходящего кайф. Преданная Эвлалия поднимает свою добычу выше, чем это необходимо, и бросает на каталку, которую как раз вовремя втолкнула в камеру маленькая и коренастая дежурная по коридору. Сердце у Энни начинает бешено колотиться, но потом успокаивается. После стольких недель, когда она выслушивала предупреждения и оставалась в неизвестности, она ощущает жуткое, но необъяснимым образом и спокойное чувство: все кончено.

Так вот это и есть тележка.

Энни падает на потрескавшийся пластик с грохотом, как бревно.

Она закрыла глаза и не разжимает кулаки; сообразительным людям известно, что делать в таких ситуациях. Она почти вся обмякает, зная из рассказов об удачных побегах, что мышцы предплечий должны быть напряжены. Ей удается не шевелиться даже тогда, когда Преданные накрывают ее простыней, ловко, как похоронных дел мастера. Они не опускают простыню под подбородком, а натягивают ее до самого верха, закрывая и лицо, и макушку.

Энни резко раскрывает глаза. Видит она лишь простыню и собственный нос, освещенный тусклым светом, сочащимся через грубую ткань. Она будто в саване.

Ей кажется, что она слышит, как Эвлалия мурлычет под нос похоронный марш. Так и что? Везут ли ее в какое-нибудь ужасное место, или таким способом ей дают понять, что она для них умерла?

«Сколько бы решилось проблем, — думает она, — если бы я на самом деле умерла». Пока ее, как поросенка на блюде, катят по коридору, Энни Аберкромби пытается представить, что произошло бы в таком случае. Будет темно, как ей кажется. В некотором роде это будет облегчение. Ей, будто наяву, представляется темнота в конце тоннеля, и, честно говоря, по сравнению с желудочной трубкой это было бы просто удовольствием. Энни Аберкромби, которую Преданные везут по коридору в резком свете лампочек без плафонов, была бы рада увидеть конец тоннеля.

Все что угодно, было бы лучше, чем вот это.

Когда каталка въезжает в лифт, она слышит, как со свистом закрываются двери, и вот Преданная Сестра Эвлалия наконец обращается к ней.

— Я знаю, что ты здесь, — говорит Эвлалия и, так и не дождавшись ответа Энни, злобно тычет пальцем в простыню, которой накрыт впалый живот ее беспомощной пациентки. — Я знаю, и должна тебе кое-что сказать.

Другая Преданная ворчит, как заводящаяся газонокосилка.

— Не стоит, — шипит она. — Мы никогда не рассказываем о наших планах.

— Много ты понимаешь, — ожесточенно отвечает Эвлалия. — Тьфу! — На простыню летит плевок. — Так ты отказываешься от еды, которую я даю, да?

«Вот что стояло за ее молчанием, — думает Энни. — Кто бы догадался, за что ты на меня так злишься?»

— Эвлалия, им не полагается знать!

Эвлалии все равно, она продолжает, несмотря на предупреждение. В Веллмонте ей предстоит провести всю жизнь, но на этой должности ей осталось быть недолго.

— Ты считаешь себя такой умной, да? У тебя хорошенькое личико, отличные волосы, а собственное тело для тебя священно и неприкосновенно. Ну что же, девочка-куколка. Ты отказалась от еды в последний раз.

О боже. Они и правда собираются ввести ей желудочную трубку.

Эвлалия, наверное, с удовольствием видит, как простыня дрожит от сдавленного дыхания Энни. Мстительная сволочь, ведь она сейчас, наверно, ликует. Преданная Эвлалия добилась того, что не удавалось в этом заведении еще никому. Она заставила Энни Аберкромби заплакать. Когда Энни с головой накрыли простыней, она подумала, что ее везут к месту ее последнего назначения, а теперь она вот-вот там окажется. Она плотно зажмуривает глаза и старается затаить дыхание, но слышит собственный плач, такой тихий, что его никто не замечает: иииш-иииш-иииш.