Валентин Черных - Воспитание жестокости у женщин и собак. Сборник

— Модистка молодец. Это поступок, — сказал писатель.

— Поступок-то поступок, но деревня против них еще больше взбеленится.

— Надо их поддержать, — сказал писатель.

— Конечно надо, — согласился Тихомиров.

— Михалыч, — сказал писатель, — вы же талантливый музыкант. Почему вы не стали учиться музыке?

— Не получилось, — ответил Тихомиров. — Мать, три сестры меньше меня. Потому вначале прицепщик, потом на тракторе, потом, как у всех, армия. Я еще присягу не принял, получаю от Полины письмо — беременна. Я служу, а у нее сын родился. А меня считали способным к музыке. В ансамбль приглашали.

— Надо было идти.

— Может быть, и надо было, — согласился Тихомиров. — Но опять не получилось. Председатель говорит: механизаторов не хватает — помоги. Я и остался.

— Вот! — Писатель поднял палец. — Вот в этом все наше зло.

— В чем? — не понял Тихомиров.

— В доброте, — сказал писатель. — Нас очень легко уговорить. А уговаривают когда? Когда не могут организовать. И когда мы соглашаемся помочь, мы не делу помогаем, а плохому работнику, который не справляется со своими обязанностями.

— В жизни бывают моменты, когда надо помочь, — возразил Тихомиров.

— Что-то затянулись моменты, — рассердился писатель. — Тридцать лет назад не хватало трактористов, и сегодня тоже. Почему? Может быть, потому, что тридцать лет уговаривают, вместо того чтобы как следует один раз организовать. Да этого председателя, который вас уговорил, надо было судить. Тракториста можно было найти, а вот общество, возможно, потеряло гениального музыканта.

— Вот тут вся и заковыка, — возразил Тихомиров. — Может, это самое общество музыканта и не приобрело бы, а что тракториста потеряло бы — это точно.

— Но надо было хоть убедиться самому, попробовать.

— За меня сын мой попробовал. Музыкант он у меня. Институт Гнесиных в Москве окончил.

— Что же, — сказал писатель, — это не очень утешительно, но иногда мы хоть в детях реализуем свои несбывшиеся мечты.

— Или наоборот, портим им жизнь своими мечтами, — сказал Тихомиров.

— Поясните.

— Сын мой, Ленька, с детства на всех музыкальных инструментах играл. Я его обучил. Училище окончил, институт… А вот уже из третьего оркестра уходит…

— Ну и что? — сказал писатель. — У талантливого человека характер не всегда сахар.

— Если б талантливого, — вздохнул Тихомиров. — В прошлом году он сольный концерт себе пробил. Дал телеграмму. Поехал я послушать. Средненький он пианист…

— А может, вы ошибаетесь…

— Может быть, — согласился Тихомиров. — Хотя когда у молодых ребят экзамены по матчасти трактора принимаю, сразу, в общем, видно — дурак или соображает. В музыке, конечно, посложнее, но тоже видно.

— Ну и что вы ему сказали после концерта? — спросил писатель.

— Ничего не сказал, — ответил Тихомиров. — Я, может, и вправду ошибаюсь. Правда, и хвалить не стал. А пока он без работы сидит, в новый оркестр устраивается. Посылаем по сто пятьдесят в месяц. Пусть пробует, пусть ищет. Хотя в колхозе он уже главным инженером был бы. У нас главный такая тюха-матюха, Ленька хоть энергичный. Конечно, что-то я, наверное, в жизни проморгал, но что-то и в актив свой могу записать. Двух детей вырастил и дал им образование высшее, сестер на ноги поставил и замуж повыдавал, родителям помогал, дом построил, ордена за труд заработал. Я думаю, это не так уж мало для одного человека. Как считаешь?

Звено Тихомирова закончило работу в поле и собиралось по домам. И тут к бригаде обратился Пехов.

— Мужики! — сказал он. — У Алевтины завтра день рождения. Она и я приглашаем вас… — У Пехова вдруг сел голос. Он повернулся и пошел к мопеду.

— Какое решение будем принимать? — спросил Тихомиров.

Ильин сморщился как от зубной боли:

— Не надо ходить. Я только вчера выспался как следует, моя три ночи подряд мне доказывала, что Пехов подлец, а модистка проститутка. Если мы к ним пойдем, значит, мы их оправдываем и поддерживаем, так?

Все молчали.

— Можно мне сказать? — спросил писатель. Тихомиров кивнул. — Я считаю, нам надо идти. Если мы не придем, из деревни ведь никто не придет. Им сейчас трудно. Их надо поддержать. Если не мы, кто же их поддержит?

И снова было молчание.

— Ставлю на голосование, — сказал тогда Тихомиров. — Кто за то, чтобы пойти на день рождения к модистке, прошу поднять руки…

Первыми подняли руки сам Тихомиров и писатель, за ними, поколебавшись, Локтев и, наконец, Ильин. Но тут же Ильин спросил Тихомирова: