Ханс Хенни Янн - Угрино и Инграбания и другие ранние тексты

Он сказал «Да» и начал снимать с себя одежду. Я же тем временем подкладывал в огонь торфяные брикеты.

Мне предстояло спать в одной постели с другим человеком... Я думал об этом, думал. - -

- Супруги совершают серьезный взаимный обман, если в первую брачную ночь гасят свет, - снова заговорил Актер. - Ибо если бы в такой момент они увидали друг друга обнаженными, то могли бы друг в друга заглянуть и разглядеть кал в кишках и целостный образ их сладострастия - а им следовало бы все это узнать, как раз в это время, чтобы научиться любить друг друга, испытывать друг к другу настоящее чувство. Но они предпочитают обман; и к тому времени, как они умрут и будут лежать в могиле, где света нет, они не научатся, как проникать в тела друг друга, чтобы обнаружить там то, чего ждешь... Рядом с каждым из них можно было бы положить другого, а они этого и не поняли бы...

Он медленно стянул со своего тела рубашку.

- Дай руку и пощупай меня, - сказал.

Я услышал кровь во мне и порывы ураганного ветра снаружи; перед ним же опустился на колени и попросил:

- Только не руку, не руку - -

Я теперь понял, что такое супружеская измена: когда два разных человека знают о ком-то третьем всё...

Он надел ночную сорочку и забрался в постель... Я должен был теперь лечь с ним рядом. Я потушил все огни.

Он уцепился за меня и непрерывно всхлипывал. Потом снова начал рассказывать об Иисусе и Его смерти... Как они забили Ему в ладони гвозди, как острия соскользнули с костей и порвали кровеносные сосуды. - -

Ждал ли он, что я возражу? Я силился держать глаза широко открытыми, смотрел в потолок... И видел лишь темноту, темноту, но из-за ударов пульса перед глазами роились крошечные звездочки. Все свое сознание я тратил на то, чтобы пробудить в себе хоть слабое чувство жизни. Но ничего не мог поделать - все чувства растворялись в осознании присутствия некоего бесконечного пространства. Даже ощущение, что в мою грудь вкогтились две чужие руки, давно угасло.

В какой-то момент мне удалось приподняться и сесть в кровати. Я увидел два окна и жар тлеющего торфа. Когда я снова рухнул навзничь и закрыл глаза, на меня снизошло что-то наподобие лишенного желаний покоя... Лишенного желаний покоя ...

Рядом же со мной человек снова начал выговаривать свою муку... Возможно ли? Рядом со мной! Он был занят совсем другим. Он говорил мне:

- О, как ужасен мир! Есть только одно удовольствие - состоящее в том, что нечто выходит из чего-то другого... Разве не отвратительно, что мы лишились бы всех удовольствий, если бы не могли выпускать какие-то субстанции из себя, если бы не было возможностей испражнения и мочеиспускания и семяизвержения и родов и кормления грудью? Мне это только что пришло в голову, и я сразу же нашел подтверждения такой мысли. Я припоминаю, что в детстве не знал большего удовольствия, чем когда другой мальчик выдавливал мне гнойник... И еще помню блаженные ощущения, возникавшие, когда я справлял нужду. Из этого также следует, как я понимаю, что мы, мужчины, обмануты по сравнению с женщинами: те могут рожать из себя детей и выкармливать их своим молоком.

Я принялся - медленно и пространно - что-то ему возражать. Упомянул о тех радостях, которые проникают в нас через глаза и уши, и о том наслаждении, которое получают женщины в первую брачную ночь, когда именно принимают в себя семя мужчины. - -

Но он не желал слушать, не желал слушать , он перекатывался с одного бока на другой и кричал:

- Даже плакать - это удовольствие! И неправда, что женщины испытывают радость в момент зачатия - нет, только при родах...

Но мысли его опять отклонились в сторону. Он снова заговорил об Иисусе. Я не хотел допустить, чтобы мысли его кружили вокруг ужасов казни на кресте. Я перебил его и еще раз упомянул наслаждение, которое получают женщины в первую брачную ночь. Он, казалось, поразмышлял немного и быстро ответил:

- Да, я забыл: из них тоже сочится клейкая жидкость...

После я уже не мог отвлечь его от мыслей об Иисусе. Я это чувствовал по поту, промочившему ему сорочку под мышками, и по тому холоду, который ощущал, когда его ступни соприкасались с моими. Он молчал; но сам облик этого человека вызывал все более неотступную и недвусмысленную ассоциацию. Актер напоминал теперь труп утопленника: с выступающей задницей, утолщенным бесцветным членом и раздувшимся животом... По такому трупу не угадаешь его внутреннее устройство; но когда-нибудь брюхо лопнет и кишки вывалятся наружу. - -