Ханс Хенни Янн - Угрино и Инграбания и другие ранние тексты

( Хрипло .)

Мне остается лишь прирасти к земле или принудить себя к жестокости неосознанного конца. ( Он прячет голову в ладони .)

Эмиль.

Ханс, Ханс!

Ханс.

Разве не так: кто пожелает себе хотя бы малого удовольствия, того следует считать халтурщиком?

Разве не так: кто не знает меры в сладострастии, является врагом всеобщего блага?

Разве не так: кто дерзает жить, станет обидчиком не только для своих друзей, но и для малозначимых посторонних, которые объявят его еретиком и проклянут?

Разве не так: все это и есть наша судьба?! И мы разделяем ее с самыми отверженными - отбросами и следствиями определенных событий; с теми из подобной нам чувствующей плоти, кто относится к наилегчайшим или - к тяжелым, как металл. И для нас не предусмотрено никакой помощи; аристократы оскорбляют нас, а чернь подвергает насилию. Мы всегда будем заниматься работой, которая им представляется бесполезной. С помощью новой абстрактной звуковой фигуры мы будем доказывать себе существование нас самих и Бога, будем создавать новую реальность невиданной глубины или пространственной протяженности. Но наш труд не будет оплачен, потому что всем другим нравится только давно известное, захватанно-умеренно-жиденькое, плоско-холодное, слабое. Нас бы вообще оставили без хлеба насущного и объявили недееспособными, если б узнали, каковы мы без маски. А между прочим, ходить без маски и фартука - такова наша мечта о совершенстве. Исполнись она, это неминуемо повлечет за собой смерть от руки палача.

Петер( прерывает его ).

О, мы ведем себя достаточно спокойно и сдержанно. Нас, может, и будут оскорблять, но жизнь не отнимут. Мы можем положиться на своих сограждан и на их ограниченных детей: трудно поверить, что тем или другим хватит мужества и желания, чтобы соблазниться нашими идеями.

Ханс.

Но сейчас давайте подумаем о другом - среди прочего и о том, о чем я хотел сказать.

Что мы должны делать , и в чем заключается наша воля ? Наши осознанные познания мы основываем на вере в Бога и на умении чувствовать вещество. Но Бога мы находим только в Его изображениях. В своих отдаленнейших святилищах Он для нас не доступен. Напрасно мастера Византии сооружали ради Него купола; напрасно другие мастера, в сердце Франции и на Рейне, вырезали из камня тысячи смертей воплотившегося Бога и его бессчетных святых; отзвучали звуковые фигуры сладостных хороводов фуг, но не получили отклика те, кто их сочинил. Во всем, что бы он ни делал, мастер свидетельствовал только о себе, а если ему и удавалось окликнуть и назвать по имени - осветляя - самое пылкое, он называл действующую в нем силу. И если от его оклика у нас подгибаются колени, значит, мы молимся предощущению иного , которое приблизилось к нам в бездне нашего же переживания. И мы свидетельствуем о себе самих и о Нем только изнутри нас .

Потому Бог - это юное тело; потому Он - пылкий друг Микеланджело; потому Его мягкая кожа покрывается мурашками, когда Он оказывается на свету в гигантском соборе.

Кажется, это противоречит тому, что я говорил раньше.

И все же мы можем хотеть только одного, можем жить лишь одним - стремлением уподобиться этой наивысшей мере: отображению нашей души из какого-то иного мира!

Таков Бог - и мост, по которому прошли Его стопы: как шагает туман, как на ощупь движется тоскование, как - в сновидениях - длится в нас ощущение потаенных телесных сосудов, или смятение в мошонке, или осознается беременность матерей... и как всё это спешит, опережая смерть, нитью протягиваясь сквозь годы.

Они лежат в земле и гниют: те, кому Он на краткий срок даровал способность чувствовать Его тело; но когда-то они стонали от неуспокоенности. Я уверен, что на этом и возвожу свое здание, потому-то и верую, потому и кричу: потому что они едины, недостижимо превосходят других умениями, но при всем том печальны, исполнены горечи, им не свойственны жесты ликования. Без всякого повода - не из-за страха - в них бодрствует боль. Они нечеловечески серьезны: потому-то Бог и прикоснулся именно к ним. И их имена я знаю, выкликаю эти имена. Среди скотоподобных народов Вавилона и Египта они воздвигали храмы, колонные залы, отличающиеся безмерной глубиной и перспективой. Они строили соборы, играли на органах, их звали Микеланджело, Грюневальд, Рембрандт, Букстехуде, Бах, Марло, Бюхнер. И другие молча и величественно стоят рядом с ними: я не могу назвать их имена; произведения, созданные ими, исчезли, а значит, исчезли и свидетельствовавшие о них символические знаки.