Александр Беатов - Время дня - ночь

Да… Оскудел словарный запас имён после октябрьского переворота… И современному писателю приходится трудно. Либо он должен отступать от действительности и выдумывать свою, либо оставаться ей верным и незамысловатым… Но тогда читателю труднее разбираться среди тех, кто вроде Володи, Оли, Саши…

…Все поднялись, стали выходить из домика. Никаноров наскоро убирал продукты — чтобы мыши не съели…

…А Саша… Саша выдернул из розетки провод электрической плиты, что принёс недавно из дому, наполнил чайник остававшейся в ведре водой, чтобы в следующий раз было меньше забот, взглянул на часы…

…Было около пяти. Время пролетело так же незаметно, как однажды, в электричке, когда он, потеряв навсегда Ольгу и порвав с Санитаром, сел не на тот поезд…

И он вышел из домика…

Уже не чувствовалось угнетавшего днём зноя. Приближающийся вечер, будто, засасывал зной и тот был вынужден отдавать ему свои силы. Стояла та неопределённая пора летнего дня, когда из-за того, что день ещё не отошёл, а вечер не наступил, воздух был неподвижен и тих; и всё живое, будто, спало, ожидая, когда весы придут в движение и увлекут за собою. И когда этот миг настал, до слуха донёсся далёкий звон колокола; он, будто, повис в воздухе, медленно утекая туда же, куда дневной зной; и лишь когда совсем растворился, другой звук, полетел следом; а за ним — чаще — третий, четвёртый, пятый…

Колокол звонил и звонил, пробуждал от сладкого забытья, куда-то звал… И тишина всё-таки окутывала его звон, и одновременно давала возможность звуку лететь и доноситься до самых краёв деревни, переливаться через них, чтобы даже за третьим рядом домов могли его услышать…

И люди выходили по одному, по двое, шли по тропке, что вела через зелёный луг, разделявший обе деревни и, слушая не перестающий, приближающийся колокольный звон, сливались вместе с молодёжью, забросившей свои обычные разговоры; и все молча проходили мимо колодца, высохшей канавы, магазина; пересекали шоссе, церковную ограду… поднимались на паперть… входили в церковь… Прикладывались к иконам… Передавали и зажигали свечи… Слушали чтение "Апостола"… Молились… Ожидали, когда, наконец, выйдет священник и таинственно возгласит:

— Слава Святей и Единосущней и Животворящей и Нераздельней Троице, всегда, ныне и присно и во веки веков…

И хор, захватив дыхание, помедлит немного и потом торжественно прогремит:

— Аминь!..

И священник пойдёт кадить всю церковь… А хор запоёт "Благослови, душе моя, Господи…" А потом: "Блажен муж…" Затем начнётся "Малая Ектинья", "Свете Тихий", "Сугубая Ектинья", ""Просительтная"… И потечёт — потечёт, будто весенний ручей летом, увлекая за собою всё, что способно плыть…

А вот уже начинается "Утреня", выходит чтец, долго звучит "Шестопсалмие", "Ектинья Великая", "Полиелей"… Наконец, читается Евангелие… И так далее… И так далее… И кажется, уже не будет конца службе… Но все терпеливы… Жалуйся на себя — если не знаешь или не помнишь порядка службы; а значит — и смысл её ускользает… Хорошо, если есть смирение, а если его не хватает, будто путник, сбившийся с дороги, начинаешь оглядываться по сторонам, нервничать: всё кругом незнакомое: — "Куда меня ведут? И когда же, наконец, — конец?"..

Долги православные службы! Что греха таить! Человек устаёт, думает о том, как бы поскорее всё закончилось. Но потом, через день-другой вспоминаешь о тех нескольких минутах отрады, что испытал во время службы… И это воспоминание греет душу долгие годы… А тягость и усталость забываются, будто их и не было. Может, так и должно быть?..

Наконец, все прикладываются ко Кресту, получают благословение, крестятся, выходят из храма. Местные жители расходятся по домам. Москвичи ждут автобус, который довезёт их до вокзала; старые и молодые, чувствуют себя равными, одинаково внимательны друг ко другу: каждый из них вышел из тёмного леса заблуждений по-своему, но все они теперь на одной узкой тропке, по которой впереди идёт отец Алексей, высоко подняв над собою светильник…

Вот, пожилая женщина, которая говорит так быстро, что, порою, удивляешься, как она успевает проговаривать слова. Она обсуждает с Никаноровым какую-то статью её покойного мужа, которую Володя отредактировал и пытается издать при помощи своих знакомых в каком-то журнале. Сашин тёзка, скромный молодой человек — со своей матерью. Она — детский врач, появилась здесь, в приходе, совсем недавно, узнав об отце Алексее от своего сына. Как бы хотел Сашка, чтобы его родители оказались не такими твердолобыми. Но о таком и мечтать невозможно. Там — твёрдая сталинская закваска: "Броня крепка и танки наши быстры"… А вот ещё: пожилой мужчина, с интеллигентной бородкой. Саша видит его тут каждый раз, но ещё не познакомился. Он разговаривает с другим бородачом, с густой шевелюрой, в очках, — прихожанином, который выполняет роль дьякона, помогая на службе отцу Алексею. Как Саша слышал, он по профессии — компьютерщик и зовут его также, как многих — Владимиром. Какая-то девица, маленького роста, в синем берете, всегда записывает на магнитофон проповеди отца Алексея, разговаривает с Андреем, высоким молодым человеком, каким-то научным работником. Ещё люди, которых Сашка не знает… Все приехали сюда из Москвы, где так много красивых просторных церквей, с профессиональными хорами, театральными службами, но где почти что нет ни единого священника, способного понять исковерканную душу и не отпугнуть церковным формализмом…