Жан-Франсуа Дюваль - В тот год я выучил английский

— Ты живешь… — сказала Мэйбилин. — Ты живешь…

И в этом «живешь» было что-то вроде безразличия, приговора. Она заставила меня вспомнить персонажей Сартра и Камю, которые… Ну вот… Она упрекала меня, что я доволен жизнью. Ее раздражало, что можно просто жить, как живется.

Мы, как раньше, спустились к берегу реки и пошли между цветущих дорожек. История с Барбарой проясняла прошлое наших отношений, которые Мэйбилин совсем не нравились. Мы немного запутались в хронологии. Существовала какая-то неопределенность, туманность. В глубине души разве не нужно было бесконечно разбираться с тем, что с нами происходило?

— Ты живешь… ну, ты живешь… — со вздохом повторила Мэйбилин. Этот вздох, очевидно, был прощением.

Через мгновение я почувствовал на губах вкус ее губ.

— Ну, тебе было со мной хорошо? Скажи, хорошо?

И тут же:

— Это глупо, да?

— That’s just what I’ve been keeping telling you [143] Я как раз хотел тебе это сказать (англ.). .

После того как мы вышли из клуба «Оверси», я не переставал повторять, что это глупо.

— Мммм, ты живешь…

Мы много раз возвращались в деревню Мэдингли. Это не было заранее запланировано, но, когда я просыпался и видел солнечный день, sunny weather, я выбегал из комнаты и бросался к телефону миссис Джерман, чтобы позвонить Мэйбилин. Казалось, что миссис Джерман помнит счастливые дни, когда мы порой отправлялись на пикник, и сейчас, охваченная волнением, она восклицала: «Chris, I’ll get something ready for you. Сэндвичи! С ветчиной!» Я присоединился к Мэйбилин в условном месте, на горбатом мосту, она полусидела на велосипеде, поставив ногу на землю, или стояла, прислонившись к перилам, на ней были черные джинсы Levi’s и ярко-желтый свитер. Мы хотели узнать, как выглядела церковь воскресным утром. Скамьи были почти все заполнены, мы смогли найти место только в глубине. Мы пришли почувствовать атмосферу и посмотреть, как выглядит по утрам та церковь, которая нам так понравилась. На последнем ряду сидела молодая пара с ребенком около двух лет, мы не заметили их, когда вошли. Единственная вещь, в течение часа привлекавшая наше внимание, что в то время, как священник читал проповедь, делал паузы, приглашал прихожан подняться и спеть, вознося молитву, невидимый ребенок пел и не переставал петь, даже когда все сели, когда священник снова заговорил, когда снова заиграл орган. Мы постоянно слышали это пение, оно поднималось чуть ли не до самых сводов романской часовни. У ребенка был высокий и нестройный голос, он жутко фальшивил, а священник продолжал говорить, как будто не было никакого пения. Этот воздушный голос сбивался, шел в невероятных направлениях, приобретал различные тембры, властвовал над всеми остальными, которые в свою очередь запели псалмы, он парил где-то не здесь, на различных частотах; этот малыш, должно быть, был не совсем нормальным, но все были слишком воспитанными, чтобы повернуться в его сторону. Когда мы выходили, на крыльце к нам подошел преподобный отец, священник, кюре. Откровенно говоря, мы не знали, на службе какой церкви мы присутствовали. Он подошел к нам, неизвестной паре, чтобы узнать: «Do you belong to Lutherian Church?» [144] Вы принадлежите к лютеранской церкви? (англ.). Мы ответили, что нет, и, когда смогли посмотреть вокруг, ребенка уже не было. Я сказал Мэйбилин, что, возможно, ни ребенок, ни его голос никогда не выходили из часовни. Она засмеялась: «Расскажи мне лучше “Тайну желтой комнаты”».

Если бы сегодня я мог снова поговорить с Мэйбилин о том моменте в церкви Мэдингли, я бы сказал: «Помнишь фальшиво поющего ребенка», — и я уверен, что она бы его вспомнила. Если бы он хорошо пел, то вряд ли бы мы его помнили. Именно такие чертики, вносящие диссонанс в ровную жизнь, и делают мир полноценным.

На обратном пути, около полуночи, мы пошли пешком за лодочную станцию, земля на тропинке была влажная, под темными ивами журчала вода, чувствовался аромат ночи. Конечно же, The Far East… [145] Дальний Восток (англ.).

В какой-то момент мы оказались в заброшенном саду, где между фруктовых деревьев обнаружили качели, раскачиваясь, как маленькие дети, мы моментально вошли в ритм. Мы высоко поднимались, летя навстречу друг друг, а затем головокружительно опускались к земле, наши ноги были напряжены, на ней была черная юбка, и при каждом взлете я замечал белый отблеск ее тела, ее бедер. «The Far East… Nothing wrong with illusion [146] В иллюзиях нет ничего плохого (англ.). , пока ты в них веришь», — за несколько дней до этого сказал мне Майк. Именно, пока ты в них веришь. Жизнь — это взаимодействие иллюзий, умение их сдерживать и принимать только то, чем они являются.