Жан-Франсуа Дюваль - В тот год я выучил английский

На ней были белые джинсы и черная рубашка, ее волосы, которые больше не сдерживала повязка, рассыпались по плечам и доставали почти до груди.

Внезапно я почувствовал ее плечо, ее теплоту. Фильм начался.

Я совсем забыл ее предупредить перед фильмом, что, если будет желание, она может говорить со мной во время сеанса, точно так же, как с Барбарой. Я снова собирался доверить ей обертки от жвачки, чтобы она ими играла, комкала между пальцев, чтобы воскресить наш вечер в клубе «Фолк блу», и в последующем шелесте мялось время, ускользая из вечера в вечер.

Мэйбилин согласилась не садиться на последний автобус (она была без велосипеда), в этом я видел залог, который она мне оставила, но залог чего? Мистический знак — ни я, ни она не знали, что с ним делать. После того как мы выпили чай в «Кенко», я проводил ее до рыночной площади, она заглянула в кошелек, у нее не хватало денег, и Мэйбилин смущенно попросила меня одолжить ей пять фунтов. Я встал вместе с ней в очередь. Сколько перед нами было людей, двое или двадцать пять — это почти ничего не меняло, так как очередь всегда движется быстрее, чем кажется, мы всегда удивлялись, отмечая краткость ожидания, — потрясающе, с какой скоростью рассасывались очереди, порой, надо сказать, было даже приятно; время пролетало, оно было покорным и всеохватывающим, были ли теплые вечера или моросил мелкий дождик и приходилось открывать зонтик, если, конечно, он у нас был. Тогда очередь подтягивалась, превращалась в ряд зонтиков, среди которых преобладали черные, они создавали причудливую колеблющуюся крышу, похожую на спину скарабея, это была последовательность темных куполов, под ними стояли более предусмотрительные люди, хотя и нам удавалось спрятаться, подобно воронам, плотно сжимающим перья под дождем и опускающим клюв. Огромные такси подъезжали в потоках воды, в одно из последних садилась Мэйбилин, отдавала шоферу адрес и махала мне, я видел это сквозь мокрое стекло.

Однажды, за несколько недель до этого, когда Симон был с нами, я увидел, как ее взгляд ищет мой сквозь такое же мокрое окошко, за секунду до того, как машина отъехала, Симон подошел ко мне. Промокшие, в плохом настроении, мы направились к велосипедам, готовым рвануться с места, как быки.

Я стал очень редко появляться на занятиях настолько, что, когда поздно пришел на лекцию, у профессора было пораженное лицо, хотя он не позволил себе ни малейшего замечания. Я проскользнул на скамейку перед Мэйбилин. Возможно, это было дерзко, но что мы должны были делать в этом наглом мире? Я думаю, что мистер Райт все прекрасно понимал. После «Юности» мы изучали «Доктора Фауста» Кристофера Марло, и Мефистофель был в центре обсуждения. Много раз они говорили о быстротечности времени и о том, как лучше им распорядиться. Мистер Райт цитировал Бергсона, Сэкай считал время подростковой проблемой. Сулейман полагал, что выражение «у меня нет времени» абсурдно: разве в течение нашей жизни время нам не принадлежит? Для Мэйбилин и меня это не имело значения. Я пропускал лекции, так как засыпал либо в четыре часа дня, либо в девять утра. Я разрушил свои внутренние часы, в дальнейшем их вели другие ритмы, более счастливые и индивидуальные. В них сбились стрелки, они были расстроены, но они стремились к правильному ритму. Между прочим, вопреки ожиданиям, они стали вращаться по кругу. Я даже опаздывал на наши встречи — о, не больше чем на пятнадцать минут — она меня ждала, мы оба понимали, что так и должно быть: время нас испытывало, оно обижалось, оно смотрело на нас глазами побитой собаки; время, как и небо, могло подождать. И на что оно рассчитывало, когда моим ориентиром стал блеск в глазах Мэйбилин, когда я чувствовал, что могу ее рассмешить, видя, как она едет в своем канареечном свитере на велосипеде ко мне, спускаясь по Риджент-стрит? Если существовали песни Майка. Или когда Гарри поднимал кружку, оглядывал зал, прежде чем поднести к губам. Или вечерами, когда бесконечно лился свет, словно ему нечего было делать, послав все к черту, по небу с огромной скоростью плыли облака, поджав хвост, как трус перед очевидностью. Время отказалось от борьбы, признало себя побежденным, склонило голову перед каждой секундой, которая была каплей в вечность.

Когда мы добрались до рыночной площади, вошли в самую большую в городе библиотеку, напротив Королевского колледжа, чтобы сравнить «Фауста» Гёте с произведением Марло. Контракт, разве он был одинаков в обеих книгах? Одно было верно, что вместе мы изучали нужный отрывок, страница за страницей, мы убеждались, что Мефистофель проиграл пари, но он может пойти на попятную, отступить, и в этот миг будет разгромлен. Мефисто, подумали мы, выходя из библиотеки на улицу, залитую ярким солнцем, ты просто устарел.