Вадим Давыдов - Год Дракона

– Понимаю.

– Нет. Пока нет. Не понимаешь пока… Я тебе скажу. Ты потом поймешь. Может быть… Ты – это он, а он – это ты. Очень просто, пани Еленочка.

– Скажи мне еще одну вещь, пан Гонта. Зачем он сделал это с Машуковым?

– С кем? А… Это не он. Это я.

– Ну разумеется…

– Ты же такая умная, пани Еленочка, – Богушек посмотрел на нее искоса, усмехнулся. – Я же тебе сказал, что он мне никогда ничего не приказывает. Не нужно мне это. У меня дочка младшая на годок старше, чем ты тогда была. Я тоже спросил было – зачем? А он мне напомнил…

– О Господи, пан Гонта… Господи… Ладно. Ладно. Хорошо. Ты – отец. Я могу это понять. Но – он?! Он даже в лицо меня наверняка еще не видел тогда…

– Видел, – безжалостно сказал Богушек.

– Но почему?!

– Потому что он за всех людей все чувствует, – глухо проговорил Гонта. – Понимаешь, пани Еленочка? Все, все чувствует, и за всех сразу… Когда же ты это поймешь, наконец?!. И хватит бегать уже от него, Христа ради, он же не пацан, ему же жить надо, да и тебе не шестнадцать…

– Я не от него бегаю, пан Гонта. Я от себя бегу…

– Да знаю я, – Гонта, словно решившись на что-то, погасил сигарету и посмотрел на Елену: – Только зря ты это… Пора мне, пани Еленочка. Хозяйство мое ментовское заботы требует.

– Да… Да, конечно. До встречи, пан Гонта, – Елена улыбнулась прыгающими губами и вышла из машины.

Богушек развернулся и, рявкнув на прощание сиреной, подбросившей в воздух стаю голубей, мирно пасшихся на площади, умчался.

Елена поняла, что идти никуда не сможет. Усевшись обратно к себе в машину, она положила руки на баранку, уронила на них голову и громко, в голос разрыдалась. Она что-то подозрительно часто стала плакать последнее время. Старею, подумала Елена. Но ей стало легче.

Посидев минут пятнадцать и окончательно успокоившись, Елена, как могла, убрала с лица последствия разговора с Богушеком. И поняла вдруг, куда поедет сейчас…

Она оставила «машинчика» на Майзловой уличке, возле Жидовске Раднице [66], и дальше пошла пешком. У входа на кладбище стоял полицейский автомобиль. Елена замедлила шаг. Боковое стекло опустилось, и полицейский сказал:

– Сегодня закрыто, милая пани.

– Мне… Мне очень нужно туда, – Елена перевела потерянный взгляд с ворот кладбища на полицейского. – Пожалуйста…

– Нельзя, милая пани, – полицейский вздохнул. – Порядок есть порядок.

– Я… Я не туристка. Я могу показать документы…

– Нельзя.

– Пожалуйста, – голос Елены окреп, она шагнула к машине и положила руку на локоть полицейского. – Пожалуйста, офицер.

Он посмотрел на нее, нахмурился и, убрав руку, открыл дверцу. Елена отступила на шаг, и полицейский вышел из машины:

– Милая пани, я не могу вас пустить туда. Это может стоить мне работы. Я вижу, что вы не из любопытства туда рветесь, но…

– И моя журналистская карточка не поможет? – Елена достала пластиковое удостоверение и протянула его полицейскому.

Он скользнул взглядом по нему безразлично и вдруг, выхватив карточку из рук Елены, впился в нее глазами, словно увидел там магические письмена. И поднял глаза на Елену:

– Что ж вы сразу-то… Господи… Пани Елена… Сейчас, – он прижал пальцем динамик переговорного устройства в ухе. – Реб [67]Пинхас, ответь, сержант Галоун… Реб Пинхас… Да. Это я. Открой, пожалуйста, вход. Я знаю. Открывай.

Через пару минут дверь распахнулась, и на улицу вышел пожилой хасид, посмотрел на полицейского, на Елену. Офицер что-то шепнул ему на ухо и, улыбнувшись Елене, кивнул и направился к машине. Хасид снова посмотрел на Елену, вздохнул:

– Чем могу вам помочь?

– Мне… Мне нужно к могиле его мамы.

– Чьей?!

– Да… Майзеля.

Пинхас долго-долго смотрел на Елену. Потом спросил тихо:

– Вы разве еврейка, милая пани?

– Нет, пан… Нет, реб Пинхас. Нет. Я не еврейка. Мне просто очень нужно…

– Хорошо, – кивнул хасид. – Хорошо… Идемте, я покажу.

Они довольно долго шли вдоль надгробий, стоявших так тесно, что они казались частоколом из каменных плит. Наконец, Пинхас остановился:

– Здесь. Когда перевозили их сюда, вы знаете, может, тут уже две сотни лет никого не хоронили… А когда их привезли, тут место свободное было. Как раз для двоих… Вы потом мне стукните в ворота, я вас выпущу…

Он развернулся и пошел обратно. Елена перевела взгляд… Две одинаковых, совсем небольших плиты черного полированного базальта. Надписи на иврите, – или на идиш? Елена не знала. И латинскими буквами – только имена: Рейзл и Симон.