Йоханнес Зиммель - Любовь - только слово

— Это был Его суд, — вдруг сказала Верена посторонним голосом.

— Что вы сказали? — спросил Рашид.

— Я однажды видела сон, понимаешь? Этим летом, когда была на Эльбе, меня судили.

— Кто?

— Это неважно, — ответила Верена Лорд.

Стучат колеса поезда. Он идет вдоль заснеженного сказочного леса. Локомотив тяжело пыхтит. С правой стороны показывается старое имение с зеленой помпой.

— «Ангел Господень», — заметил Гарденберг.

Лазарус молча кивнул.

— О чем думаете?

— Одержит ли когда-нибудь добро верх, господин комиссар?

— В деле этого горемычного учителя латыни — да.

— А в остальном?

Гарденберг покачал головой.

— Вальтер Мансфельд останется в Люксембурге.

— А темные делишки, которые он проворачивает с Лордом? Проколотые книжные страницы? Нечестный бизнес?

— Можете вы хоть что-то предъявить Лорду? Есть у нас хотя бы одна фотокопия, хотя бы одна страница? Нет! А госпожа Лорд никогда не даст показаний против мужа.

Лазарус с лицом несчастного ребенка пробурчал:

— Тогда и рукопись, что у меня, не имеет никакого значения.

— Ни малейшего. Если вы опубликуете ее, то вас затаскают по судам. Манфред Лорд очень влиятельный человек, со связями.

— Это я знаю, господин комиссар. Рукопись еще у вас? Пусть она у вас и останется.

— Зачем?

— Так для нее безопаснее. Я старый, больной человек. И с этим делом не хочу связываться.

— Bona causa triumphat, не так ли? — с горечью сказал Гарденберг. — Спасибо за подарок.

Лазарус ничего не ответил. Он сунул в рот две цветные пилюли и продолжал смотреть в окно, за которым лежал снег, очень много снега.

Вечером того же дня Пауль Роберт Вильгельм Альберт Лазарус сидел в кабинете своей маленькой квартирки во Франкфурте. Госпожа Марта, которая вот уже семнадцать лет вела его домашнее хозяйство и которую все эти семнадцать лет Лазарус периодически грозился уволить, но никогда не осуществлял свою угрозу на практике, сразу же по его возвращении домой затопила печь. Лазарус сидел, покачиваясь в кресле. На нем была пижама и тапочки. Правая рука сжата в кулак. Он сидел и смотрел в пустоту. Госпожа Марта вошла и спросила, желает ли он чего.

— Нет, спасибо.

— Тогда спокойной ночи, господин Лазарус.

— Спокойной ночи, Марта.

Она ушла. А он остался неподвижно сидеть и думал, что он, который никогда ничего не желал, теперь желал такой же любви, о которой прочитал. И даже если бы она так же плохо закончилась и даже если бы он из-за нее стал несчастлив. Ему вдруг стало ясно, что он никогда в жизни никого не любил.

А что такое любовь?

Неизведанная страна, думал Пауль Роберт Вильгельм Альберт Лазарус, который представлялся Альбертом.

Мы думаем, что Пауль Роберт Вильгельм Альберт Лазарус ошибался и у него в жизни была любовь. Нет такого несчастного на земле, который бы не испытал это чувство! Любовь бывает разная. И очень редко, когда она делает кого-то счастливым. Но даже тогда, когда это случается, это происходит помимо ее воли.

В то время как издатель Лазарус сидел в кресле-качалке, таможенник добросовестно проводил досмотр гроба с телом Оливера Мансфельда. Разбитая итальянская пластинка, найденная на груди трупа, привела его в замешательство, и он проконсультировался у своего коллеги, что с ней делать.

— Лучше вынь ее, — сказал тот. — Береженого бог бережет.

Пластинку изъяли и отнесли в полицейский участок, который находился в здании аэропорта. Старший комиссар Гарденберг чертыхался, когда на следующее утро его уведомили об этом. Он распорядился забрать пластинку и отправить ее отдельно вслед за гробом, который этой же ночью в самолете господина Мансфельда, отца Оливера, летел в Эхтернах. За штурвалом самолета сидел Тедди Бенке. Он нарушил свою привычку, которую свято соблюдал в течение нескольких десятилетий, и пил во время полета. Гроб стоял позади него в элегантной пассажирской кабине.

В это же время, когда издатель Лазарус неподвижно сидел в своем кресле, немного ослабив сжатую в кулак руку, матери Оливера Мансфельда врач психиатрической лечебницы в Люксембурге сделал инъекцию сильнодействующего препарата, так как она чрезвычайно беспокойно себя вела.

В это же время доктор Флориан пил в своем кабинете и думал, как было бы здорово, если бы у него был ребенок. Хотя бы один, но собственный.

В это же время дедушка Ремо Мортула на Эльбе успокаивал свою семью, стоявшую на пороге неизбежного финансового кризиса, словами «Dio ci aiutera» — Бог поможет.