Йоханнес Зиммель - Любовь - только слово

— Мы не сможем встречаться здесь каждый день. — Неожиданно она начинает нервничать. — Сколько времени?

— Без четверти три.

— У нас нет времени.

— Есть.

— Ты должен идти в школу.

— Только не волнуйся так. Сейчас будет сдвоенный урок латинского языка. У идиота. У нас с тобой все время мира.

— Нет. Это совсем не так, и ты знаешь.

— Да, Верена.

— У меня для тебя подарок. Посмотри. Он лежит в кухне на столе.

Я иду в соседнее крохотное помещение и слышу, как она включает радио. На кухонном столе лежит молоток, а рядом — разбитая на пять частей маленькая пластинка, с этикеткой, на которой написано:

«LOVE IS JUST A WORD». FROM THE ORIGINAL SOUNDTRACK OF «AIMEZ-VOUS BRAHMS?» [45] «Любовь — только слово». Песня из фильма «Любите ли вы Брамса?» (англ.).

Любовь — только слово.

Она разбила свою любимую пластинку. Пластинку, текст которой — ее философия любви. Или был этой философией?

Радио заиграло громче. Я слушаю печальную и вместе с тем мужественную музыку. Медленно возвращаюсь в комнату. Верена стоит рядом с радио.

— Прекрасный подарок?

— Самый лучший. Но…

— Но?

— У тебя больше нет любимой песни.

— У нас обоих. Мы найдем новую.

— Мне не нужна никакая песня. Мне нужна ты.

— Скажи это еще раз. Пожалуйста.

— Мне нужна ты.

— Такая сумасшедшая?

— Такая сумасшедшая.

— В этой хижине? Всегда лишь на несколько часов? Хотя ты и знаешь, что мне всегда придется возвращаться к нему? И что у нас нет надежды?

— Ты разбила пластинку потому, что сама не веришь в то, что надежда есть?

— «This has been the „Warsaw Concerto“. Ladies and Gentlemen, you will now hear „Holiday in Paris“, played by the Philadelphia Philarmonic Orchestra under the direction of Eugene Ormandy…» [46] «Это был Варшавский концерт. Леди и джентльмены, сейчас вы услышите музыкальное произведение „Каникулы в Париже“, исполняет Филармонический оркестр Филадельфии под управлением Юджина Орманди…» (англ.).

Мы лежим рядом на широкой тахте. Светятся красные спирали электрической печки. Тихо играет музыка. Горят и оплавляются свечи. Голова Верены покоится на моей руке, ее волосы рассыпаны по моей груди. Мы курим. Одну сигарету на двоих.

Сегодня мы здесь в первый раз. Мы будем приходить сюда часто. Мы будем называть старую хижину «наш дом», хотя она и принадлежит чужим людям.

Наш дом.

Мы так счастливы в нем. Первый раз в жизни у нас обоих есть домашний очаг, свой угол. У меня никогда не было ни домашнего очага, ни своего утла. Я сказал об этом Верене. Она отвечает:

— И у меня тоже, Оливер. Ни у моих родителей, ни во всех моих квартирах, ни на всех наших виллах.

Нигде.

Сейчас он нас греет. Пахнет плесенью, наступает зима, скоро пойдет снег. И никто не знает, что может произойти, может быть, уже завтра. Мы съежились и спрятались, оконные ставни закрыты, мы слушаем тихо звучащую музыку и шепчемся друг с другом, чтобы нас никто не услышал. Мы так счастливы в этой убогой хижине…

Верена плотно прижимается ко мне, и я натягиваю одеяло на наши голые плечи.

— Почему ты разбила пластинку?

Она не отвечает.

— Верена?

— Дай мне пепельницу, пожалуйста.

— Верена!

— Ты хочешь услышать, что я разбила ее потому, что люблю тебя.

— Нет. Да. Конечно! Если бы ты так сказала… Нет, не говори этого! Это было бы неправдой.

— Откуда ты это знаешь?

— Иначе ты сказала бы это. Это не может быть правдой. Почему ты разбила пластинку?

— Чтобы доставить тебе радость. Нет.

— Что нет?

— Это тоже не послужило причиной. Я разбила ее еще вчера, когда убиралась здесь. Я заводила ее вновь и вновь, пока наводила порядок. Потом я взяла молоток.

— Почему?

Она выпускает дым через ноздри.

— Почему, Верена?

Так тихо, что я едва различаю, она говорит:

— Я хочу… Мне хотелось бы очень-очень…

— Что?

— Изменить свою жизнь.

Я забираю из ее пальцев сигарету, и мы молчим. Начинается дождь. Я слышу, как капли падают на кровлю из ребристого железа.

— Оливер…

— Да?

— Ты когда-то спросил меня, откуда я взялась…

— Да, и ты буквально рассвирепела. Ты сказала, что это меня не касается.

— Хочешь послушать это сейчас?

— Да. Ты разбила пластинку. Настало время.

Дождь.

Тихая музыка.

Гудение электрической печки.

Наш домашний очаг.

Верена рассказывает…

Я слушаю…

В 1828 году мужчина по имени Йозеф Иммервар Вилльфрид основал в городе Глевицы «Верхнесилезское общество управления древесным хозяйством». Прадед Верены Вилльфрид был кряжистый, крепкий телом, сильный, как медведь, мужчина, который ходил со своими людьми в леса Исполиновых гор и умел обращаться с пилой и кайлом. Он умер в 1878 году абсолютно здоровым от несчастного случая: его придавило дерево, которому было более сотни лет. Сын Йозефа Иммервара Вальтер Фридрих Вилльфрид, дедушка Верены, в тридцать лет возглавил предприятие. В противоположность своему дружелюбному и либеральному предшественнику он был достойным образцом для бумазейного фабриканта тридцатых годов из романа Герхарда Гауптмана «Ткачи». Сильный и не знавший усталости, он эксплуатировал рабочих как никто в стране. Он использовал труд женщин, стариков и детей. Когда люди его стали бунтовать против такой эксплуатации, он уволил две трети работников и нанял еще более бедных, а потому более сговорчивых поляков и чехов. Своих рабочих он размещал в бараках. Охотнее всего нанимал безграмотных и всегда следил за тем, чтобы и дети, если они были, не учились грамоте. Даже чехам и полякам не все нравилось. Но до новых волнений дело не дошло. Удивительным путем Вальтер Фридрих Вилльфрид распознавал в массе люмпенов — тех, кто может организовать беспорядки. До того как они становились опасными, он заявлял о них как о потенциальных преступниках, сажал под арест или выдворял из страны. Женщины и дети часто просили о том, чтобы уважаемый милостивый господин походатайствовал перед законом и вновь бы принял на работу арестованных и высланных. Я забыл сказать, что дед Верены всегда ходил в лес с тяжелой палкой, чтобы контролировать, как работают эти «полаки». Он никогда не опирался на палку и брал ее с собой, чтобы что-то держать в руке.