— Пол Ревир.
— Именно, — сказал Тянь. — Он сообщил крестьянам, что британцы наступают.
— Не только крестьянам. Он сообщил всем — крестьянам, землевладельцам, тем, кто идет по пути капитализма, зловонной интеллигенции девятой категории, меньшинствам и рабам.
— По-моему, вы шутите, особенно насчет рабов.
— Нет. Некоторые из рабов воевали на британской стороне. Им обещали дать свободу, если британцы победят. После того, как британцы капитулировали, этих черных отправили в Канаду.
— Об этом я не читал, — сказал Тянь.
Тут дверь распахнулась под натиском ветра.
— Мне холодно, — сказал я.
— А мне слишком жарко, — сказал Тянь.
От холода я задремал. Позднее Тянь разбудил меня и спросил, хочу ли я позавтракать. Рассудив, что еда может меня согреть, я кивнул.
Окна в вагоне-ресторане заиндевели, пол обледенел, бутылка, оставленная на моем столике, лопнула оттого, что в ней вымерзла вода. Пальцы не слушались, палочки вываливались из рук. Я ссутулился, спрятав руки в рукава.
— Что у них есть из еды? — спросил я.
— Не знаю.
— Хотите лапши? — спросил я.
— Что угодно, кроме лапши, — сказал Тянь.
Официант принес нам холодную лапшу, холодные маринованные огурцы, нарезанную тушенку (она была похожа на ошметки резиновой игрушки) и холодные, но очень вкусные древесные грибы черного цвета — местный деликатес. Тянь съел свою порцию лапши. Так уж принято у китайцев. Даже нелюбимые блюда надо есть, если в меню больше ничего нет.
Несколько часов поезд ехал по заснеженным равнинам, а затем началась гористая местность. Поселки тут были небольшие: три-четыре недлинных ряда домов — кирпичных или построенных из глины и бревен. Эти незамысловатые жилища с островерхой крышей напоминали домики с рисунков первоклассников: узкая дверь, одно окно, тупоконечная труба, а над ней — завитушка дыма.
Уборная в вагоне тоже выглядела так, словно ее спроектировал ребенок. То было отверстие в полу диаметром около фута. Конечно, мне уже доводилось видеть уборные, где надо садиться на корточки над дыркой, но этот туалет несся со скоростью пятьдесят миль в час по заснеженному, обледенелому Северному Китаю. Ни труб, ни заслонок: через отверстие было видно, как мелькают заледеневшие шпалы. Снаружи врывалась струя леденящего воздуха. Человек, имевший глупость воспользоваться этой уборной, получил бы обморожение той части тела, которую вообще-то обмораживают редко. И все же пассажиры ходили в этот рефрижератор для ягодиц. И выскакивали из него, жмурясь, стиснув зубы, точно их только что беспощадно ущипнули.
Поезд по-прежнему часто останавливался. Двери распахивались и закрывались с пневматическим вздохом — совсем как двери рефрижератора, и каждый раз по вагону проносился холодный ветер. Я старался пореже вставать — когда я снова присаживался, полка, успевшая остыть, обжигала меня морозом.
Я подивился, видя, что у домов стоят дети и смотрят на проходящий поезд. Они были в тонких куртках, без шапок и перчаток, многие с раскрасневшимися щеками. Волосы у них были немытые, слипшиеся, на ногах — матерчатые туфли. Судя со стороны, весьма закаленные ребята. Они приветствовали воплями поезд, несущийся мимо их деревень, вмерзших в лед. Вдали маячили горы — южная оконечность Малого Хинганского хребта. А на переднем плане тянулся сплошной лес. Почти все поселки были, в сущности, лишь разросшимися лагерями лесорубов. Лансян — один из центров лесозаготовок. Но меня там заинтересовала еще и узкоколейка, которая углубляется далеко в чащу. По ней стволы доставляют на лесопилку в город.
Правда, на звание города Лансян вряд ли тянул. То была застроенная одноэтажными домами громадная деревня с бескрайней лесопилкой в центре. На главной улице весь день стояли на холоде люди, замотанные шарфами, — торговали мясом и овощами. Как-то в Лансяне я увидел мужчину, который прикрепил к тряпке, служившей ему витриной, шесть смерзшихся дохлых крыс и связку крысиных хвостов. Неужто в Лансяне дела так плохи, что люди даже крыс и крысиные хвосты едят?
— Вы это едите? — спросил я.
— Нет, нет, — раздался глухой голос из-под заиндевевшего шарфа. — Я продаю лекарства.
— Эти крысы лекарство?
— Нет, нет? — кожа продавца была почти черной: воздействие мороза и сухого воздуха.
Тут он снова заговорил, но я ни слова не понимал — он изъяснялся на местном диалекте. Когда он открывал рот, ледышки на его шарфе таяли.
Тянь пояснил:
— Он не продает крыс. Он продает крысиный яд. Он демонстрирует этих мертвых крыс как доказательство, что его яд хороший.
Читать дальше