Светлана Викарий - Вот моя деревня

Она огладила руками каждый сантиметр песчаной почвы, под которой лежали старики в этой оградке, как на широкой супружеской постели. Каркали вороны, внося хаос в гармонию голубого неба и буйно зеленеющей кладбищенской растительности, окруженной прочной пеленой вечного покоя. Но это не раздражало Вику. Когда она раскладывала цветы, увидела на бабушкиной могиле круглую дыру, уходящую вглубь. Может быть, это была нора, и Вика отважилась заглянуть в нее. И тут же отпрянула — так застучало сердце! Она нутром ощутила движение подземных стихий, недоступное разуму простого человека, рождающегося с тайной и умирающего с ней.

Взгляд деда стал удручающим. Мол, вечно, ты, внуча, лазея, куда только не залезешь… А бабушка смотрела так же радостно, мол, струсила?.. А чего? Бабья доля наша такая — через все пройти надо, и не убояться.

— Ну, почему через все?.. Через боль, потери, нелюбовь, предательство, болезни, да?.. И я?

— И ты. — Сказал дед. Или ей показалось. — В главном все люди одинаковы.

— В святом и дурном. — Подсказала бабушка.

— А кто такие святые? — наивно спросила она.

— Эх, почти до сорока годов дожила, а спрашиваешь! Над другими не заносись, на добро чужое не зарься, не воровать, не врать не смей, работать до седьмого пота, хозяином слову быть… Я ж вас всех скромности учил. — Сказал дед.

— Вот это все святое и есть. — Добавила бабушка.

— А любовь?..

— А любовь из этой же святой пряжи вьется. — Начала было бабушка, но дед не дал ей досказать.

— Мы-то, слава богу, слова такого стеснялись. Одним ее пестовать нужно всю жизнь. Другим она дана, как посошок в дорогу. Хотя бы нам вот.

— Ты, че буровишь? — возмутилась бабушка.

— А че есть, то и буровлю. Припомни, моя разлюбезная, как я в 16 годе к вам на молоканку-то в Плоском батраком пришел наниматься в кожаных штанах… И тебя, кулацкую дочку, красавицу писану, да певунью, да плясунью, да и уволок в нужну сторону, в свою родимую Красноярку. Сбежала ведь со мной. А какие к тебе важные сватались. Аня, моя разлюбезная, единственная моя, хозяйка, жена и подруга — всю жизнь речь такую тебе говорил, до самого гроба.

— Как же! Слушать устала. И не только это я от тебя в выраженьях слушала. Аня, моя единственная и разлюбезная, окромя тебя нету мне утешения, но скажи, Аня, начистоту, в 27 годе через Мещанский лес, на телеге с Малкой Чанушкиным куды ехала?!

— Так это ж в аванец и в получку так получалось. — Пытался оправдаться дед.

— Ага! А куды я ездила на телеге в 27 годе с кривым Малкой Чанушкиным — откудова мне помнить в девяностом-то годе! И всю жизню меня попрекал! Всю жизню. А он ведь, Малка, тебя ладить печки учил. А ты его позорил в аванец и в получку. Родителев, богатство бросила, женихов ради тебя, как есть. А ты всю жизню…

— Женихи твои на гражданской еще остались, а я прошел, и Отечественную прошел, потому что, ты, Аня, моя единственная и разлюбезная, и судьба нам такая была, чтобы вместе жизню прожить и упокоиться рядом.

— Значит, у вас была любовь на небесах. — Догадалась Вика. — Родные вы мои! Почему же у нас так не получается, ни у мамы, ни у меня?

— А все от вашей бабьей нескромности. — Ответил дед. — Мать твою взять. В городе девки краше не было. Как выйдет в городской парк гулять с подругами, картинка, ну вылитая Аня в молодости. И брови червлены, углем писаны, и губы маков цвет. И сама статная, маленькая, больно любил я ее…

— Викусю больше любил. — Вставила бабушка. — Завсегда внуков мы больше любим.

— Так ведь сноровистая, как кобыла, все не по ей! Двух мужиков поменяла, и этот не хорош, и другой плох. Судьбу, внуча, принять надо, трудом жизни сделать. Обтесывать эту глыбу всю жизню, в поте лица, и терпеть… Терпеть по-христиански. Где шепотком, а где шлепком, но на добро, и с хитростью женской. А норова не показывать. А вы теперь спорые, нетерпеливые, раздражительные. Кротости и смирения совсем лишились. Ты вот уже какого мужика взяла, и опять не рада?.. И замуж ни за одного не идешь?

— Не рада, дедуля. Мне мало, что Юра любит меня, сама хочу любить. А не могу.

— Ты, внуча, забавница! Разве ты хоть одного полюбовника уважала?

— Я хотела уважать, да не за что было. Слабые все они. А мне хотелось спрятаться за крепкую спину, и сказать, как я устала. Устала я смертельно, учиться жить, выживать, правды и справедливости добиваться. Я женщина, я хочу мужчину, который освободит меня от рабства жизни. А такого нет.

— Эх, девка, все-то в тебе есть. Только не поймешь никак, что бунтуешь зря. Судьба такая твоя — учиться любить. Посошка тебе не дадено, вот и все.