Бернис Рубенс - Пять лет повиновения

В столовой собрались почти все четыреста служащих. По случаю большого собрания столы и барные стойки были сдвинуты в угол. Мисс Хоукинс сидела за столом, сжав кулаки, и скользила равнодушным взглядом по лицам: все до боли знакомые и каждое в отдельности такое чужое. Невольно поежилась. Все подумали — нервничает, но ей и положено: не так часто за всю ее серую жизнь выпадало неприметной мисс Хоукинс счастье быть в центре внимания.

Сорок шесть лет отданы кондитерской фабрике «Твое удовольствие» — она заработала себе такую прощальную церемонию. До нее долетали обрывки фраз: «скромный знак нашей признательности и уважения» — на столе что-то завернутое в подарочную бумагу, — и опять: «нет слов, чтобы выразить…» Речь Джима Коннелла была монотонна и сбивчива. Мисс Хоукинс посмотрела на лежавшие на столе шпаргалки, с которых считывал Джим — «…счедрая благодарность за заслуги…», — прочла и ужаснулась: как же он выбился в управляющие с таким правописанием?

— Сорок шесть лет, — продолжал он бубнить, угрожая припомнить каждый день ее трудовой биографии, — она была надежным и лояльным коллегой.

К своему ужасу, мисс Хоукинс услышала собственный голос, вторящий Коннеллу.

Еще раз взглянула на сверток. Это был определенно «небольшой знак». Что-то завернутое в цветную бумагу, больше походившее на аккуратный кирпич примерно двадцать на двадцать сантиметров и сантиметров десяти в высоту. Четыре тысячи кубических сантиметров — простучало в голове. Что бы это ни было, она не будет это открывать. Нет… Она просто выкинет его по дороге домой. Чего они добиваются своими подношениями? Хотят заставить ее жить дальше?

Джим Коннелл все еще нудил о ее длинном трудовом пути и первых шагах на производстве. И она вспомнила день, когда оставила приют. Дорога из него вела прямиком на «сладкую» фабрику. Фабрика и приют возникли в одно и то же время и, словно по договоренности, кормили друг друга. Поэтому превращение приютских найденышей «ниоткуда» в рабочих на конвейере сливочной помадки казалось таким же естественным процессом, как смена дня и ночи. Из оберточного цеха мисс Хоукинс перешла в кондитерский, потом стремительно через мармеладный в цех фруктового сахара. И наконец она достигла вершины «сладкого» производства — цеха шоколадных ликеров. Дальше идти было некуда. О такой карьере все прыщавые приютские щенки, беспрерывно пополнявшие дружные ряды работников фабрики, могли только мечтать. Но администрация заметила способности и усердие мисс Хоукинс и решила вырастить из нее кассира. Она стала главным кассиром на тридцатый год службы. На этой должности она оставалась и по сей день.

— Мы очень благодарны мисс Хоукинс, — продолжал долдонить управляющий.

Интересно, как же они подписали подарок? Ведь, несмотря на долгие сорок шесть лет, она была практически уверена, что никто здесь не знал ее имени. «Спасибо, мисс Хоукинс» — так были надписаны четыреста конвертов с еженедельной зарплатой. Или: «Чашечку чая, мисс Хоукинс?», «Хороших выходных, мисс Хоукинс», как будто «мисс» и было ее именем. За всю жизнь только несколько человек назвали ее Джин. В приюте она откликалась на Хоукинс, как и все остальные на Дэвис, Вудс и Мэрфи. И вот теперь любопытно, есть ли внутри свертка что-нибудь точно указывающее, кому это предназначено? Не вообще любой старой мисс и не любой старой Хоукинс, а что-то большее, чем обычное, надоевшее сочетание двух слов?

— Она прошла свой путь от работницы на конвейере до главного кассира, — восхищался мистер Коннелл.

Да, она была вполне с ним согласна. Она добилась кое-чего. Свой скромный путь прошла с успехом и достоинством. Может быть, Господь простит ей теперь все прегрешения и развеет дурные предчувствия по поводу ее происхождения. Она опять мысленно вернулась в детство, как будто репетируя свой предстоящий уход.

Если кто-нибудь когда-нибудь так, для статистики, или в ознаменование чего-нибудь вдруг вздумал бы написать биографию мисс Хоукинс, то все сошлось бы к ее двенадцатому дню рождения. В тот день произошли два события, и все преследующие ее потом ночные кошмары родились именно в тот день.

В приюте не было принято отмечать дни рождения воспитанников, отчасти потому, что не всегда эти дни были точно известны. Обычно за вечерним чаем поздравляли всех, чье появление на свет предположительно произошло в текущем месяце. Матрона вручала каждому имениннику по свече: девочкам — розовые, мальчикам — голубые. И еще в приюте никогда не забывали о непременном ритуале — общем именинном пироге. Свечи никогда не зажигались. Во-первых, вдруг пожар, во-вторых, из соображений экономии. В тот день, как и положено, Хоукинс держала свою розовую свечу со скорбным, девственным фитильком, и вдруг дикое видение пронеслось в голове. Однажды, когда у нее будет достаточно денег, чтобы купить спички, она подожжет приют. Она сделает это в воскресенье, когда все дети уйдут в церковь и в пустом доме останется только матрона. Потом дети вернутся. Еще издалека они увидят огонь, и языки пламени будут танцевать, словно миллионы горящих свечей. С неистовой силой сдавила девочка в маленьком кулачке незажженную свечку и в это мгновение почувствовала, как что-то теплое медленно вытекает из нее. Плотнее сжала и скрестила ноги, выше подняла руку со свечой.