Владимир Шаров - Старая девочка

Впрочем, повторил Берг, успех представляется ему сомнительным. Всё тут в руках Божьих, подвел он итог. Ерошкин, естественно, опустив последнюю фразу, передал его слова Смирнову, и тот, хотя и не мог это знать, согласился с ним, сказал: «Никто здесь ничего сделать не сможет — ни органы, ни ваш Берг, вообще никто, разве что им Господь поможет».

Десять лет назад, когда Ерошкин пришел в органы, он твердо верил, что и сделать, и исправить можно всё, человек так создан природой. Но за последний год (это совпало или даже предшествовало его включению в группу, которая расследовала дело Веры) Ерошкин почувствовал, что начал уставать, и теперь, разговаривая со Смирновым, видел, что, похоже, Смирнов проделал тот же путь, только раньше на него встал. Глядя на Смирнова, ему сейчас пришло в голову, что, может быть, десять лет и есть срок, который человек способен отработать в органах, дальше его надо не повышать, списывать в тираж. Он подумал, что при случае порасспросит и других старых чекистов, если окажется, что десять лет — в самом деле граница, уйдет, займется чем-нибудь другим.

Оставшиеся два дня Ерошкин грустил, ни за что толком взяться не мог. На эти числа у него были назначены допросы Соловьева, человека, которого Вера любила, пожалуй, не меньше, чем Диму Пушкарева. Соловьев был их второй козырной картой, но Ерошкин, не проговорив с ним и часа, понял: всё это пустое, и отправил Соловьева обратно в камеру. Тем не менее, когда конвой привел в смирновский кабинет бодрого, как будто даже веселого Берга, повеселел и сам.

Когда все уселись, Берг достал папку с выписками и сказал, что хотел бы, чтобы сегодня они работали следующим образом. Он будет зачитывать выдержки из донесений Таси или из снятых с нее показаний, причем для краткости и экономии времени впереди укажет две цифры: номер тома и номер страницы, потом пойдет параллельный текст, он как бы ключ для понимания Веры. Смирнов кивнул в знак согласия, но Берг, похоже, этого не видел; открыв папку, он, шевеля губами, что-то уже беззвучно зачитывал. Так продолжалось несколько минут, и вдруг звук появился.

«Вот, например, — говорил Берг, — том один, страница пятнадцать. Тася информирует органы, что во время всех застолий и даже когда они выезжали на шашлыки Вера настаивала, чтобы первый тост всегда поднимался за товарища Сталина. Было очевидно, что мужу это неприятно, не нравился тост и другим, тем не менее Вера умела добиться своего». Тут он откашлялся и, к изумлению Ерошкина, запел.

У Берга был красивый глубокий голос, но из-за отсутствия зубов на некоторых звуках он шепелявил и тогда сбивался. Подобное пение Ерошкин уже слышал. Ровно три года назад несколько раввинов проходили по делу сионистского центра, которое он вел. Готовясь к допросам, Ерошкин чуть не месяц ходил на службы в московскую хоральную синагогу, так что он знал, что оно называется канторским.

Но сейчас всё это было неважно, с тоской Ерошкин думал о том, что напрочь забыл, что Берг — сумасшедший. И вот он, Ерошкин, сумел добиться, чтобы в руки безумца передали важнейшее государственное дело. Ясно, что и он такой же сумасшедший, как Берг, если не хуже. Больше всего ему было стыдно перед Смирновым, он понимал, как жестоко его подставил. Не зная, что делать, Ерошкин посмотрел на Смирнова и поразился. Тот сидел, полузакрыв глаза, с видимым удовольствием слушал пение Берга. Похоже, решил, что это нечто вроде оперы, которую страстно любил.

Дальше так и шло: Берг называл свои две цифры — том и страница — и зачитывал, например, что, когда Иосиф был уже расстрелян и Вера, отчаявшись вернуть детей, грязная и нечесаная, вся в язвах, струпьях, какой-то коросте, сидела в грозненской квартире, похоже, ждала одного — когда умрет, они по инициативе Нафтали повезли ее на день в горы. Тася тоже думала, что в горах Вера немного отойдет, но она до вечера так и просидела молча, никто из них тогда не осмелился сказать ей ни слова.

3, 24: Тася и Нафтали зашли к Вере 11 сентября и спросили, что они могли бы для нее сделать, Вера на это ответила, что ей ничего не надо, ничего, кроме смерти, она не хочет. Тогда Тася сказала, что невиновных у нас не сажают и лучше бы ей заново перебрать и свою жизнь, и Иосифа, подумать, чем она может помочь органам. Конечно, Иосифа этим она теперь вряд ли спасет, но к ней отношение станет другим, не исключено, что и детей вернут. А так кто ей, жене врага народа, доверит их воспитывать? Кем она их вырастит?

3, 41: Через день после ареста мужа Вера говорила, что Сталин — земной бог, что больше никакого бога в ее мире нет. Он один вездесущ и всемогущ. Но бог этот от нее отступился, отдал в руки сатане. Тася спросила тогда, кто же такой сатана, Вера ответила: «Неужели ты не понимаешь? Конечно — органы, это они оклеветали меня перед Сталиным, отняли мужа, детей, покрыли тело коростой. Но им и этого мало, они мне даже умереть не дают. Самое страшное, что Сталин всё это знает, но остановить их не хочет».