Владимир Шаров - Старая девочка

Она это еще тогда, в вагоне, рассказала, но я не ревновал, Виктор был жалкий, тщедушный, к нему бы вообще никто ревновать не стал. Дальше в третий раз ударил станционный колокол, я вырвался из объятий, вскочил на подножку, поезд уже со станции вышел, а я всё стою, размахиваю своей фуражкой. Хорошо мне тогда в Орле было. Наверное, едва ли не лучший год, какой в жизни случился. И кончился так хорошо.

Места наши, — продолжал Корневский, — были в четырехместном купе, я наверх забрался. Вера устроилась внизу, и мы сразу заснули. По-моему, даже спокойной ночи друг другу не сказали. В Москве нас встречал ее отец. Верины родители, как я потом понял, ничего подобного не ждали, но, похоже, были довольны. Не мной лично, не выбором ее, а тем, что Вера наконец, что называется, остепенится, осядет. Их можно понять, раньше ведь Веру кидало из стороны в сторону, то она боролась с дезертирами, то ехала в Башкирию или в Оренбург, а они год назад уже потеряли старшую дочь Ирину. Она то ли умерла, когда ездила за продуктами по Волге, то ли, как они думали, ее похитили и продали в гарем в Турцию, но это, конечно, вряд ли. В Москве я прямо с вокзала поехал в МОВИУ, в распоряжение которого был отозван, и там на меня навалили столько работы, что я приходил домой лишь поздним вечером. Кстати, первые дни мы с Верой и ночевали врозь, даже в разных комнатах.

Родители ее выделили нам лучшие комнаты — кабинет ее отца и смежную с ним гостиную, их надо было обставить, какую-то мебель вынести, какую-то внести. Руководили этим, насколько я помню, Вера и ее мама, таскал же всё Верин отец и еще кто-то из соседнего дома. Меня к обустройству даже не подпускали. Вера тогда была весела, и мне казалось, что нашим браком она довольна. Ей нравилось, что нам выделили лучшие комнаты и самую лучшую мебель, что всё делается, как она хочет. Особо Вера, по-моему, гордилась тем, что из своих многочисленных двоюродных сестер и подруг, вдобавок по большей части они были старше ее на два-три года, она первая вышла замуж.

Кстати, одна из ее кузин, Мария, чуть не на второй день, как мы приехали, рассказала, что у Веры была несчастная любовь, из-за этого она и выскочила за меня. Эта Мария пришла к нам с визитом, я, похоже, ей понравился, и пока Вера готовила чай, она и о романе мне поведала, и имя соперника — Дима, насколько я помню, назвала. Но я к тому, что узнал, отнесся равнодушно. Все мы когда-нибудь кого-нибудь любили, семья же, как я считал, — это другое дело».

«Ну, насколько я знаю, — сказал Ерошкин, — вы и здесь ошиблись». — «Да, ошибся», — согласился Корневский. «А вы никогда не задумывались, почему?» — снова спросил Ерошкин. «Отчего же, задумывался, — сказал Корневский. — Я, естественно, много думал, почему у нас с Верой ничего не сложилось. Я даже ее об этом раза два спрашивал». — «И что?» — «Первый раз она промолчала, не захотела со мной на эту тему разговаривать. Второй раз тоже начала уклоняться, мы тогда уже врозь жили, а потом сказала, что причин много. Тут и этот Дима; тяжело жить, зная, что твои чувства принадлежат другому, не тому, чьей женой ты стала, это ее точные слова, я их хорошо запомнил. Но дальше добавила, что наш брак всё равно мог сложиться хорошо, во всяком случае, она, Вера, когда выходила за меня замуж, в это верила; это правда, она даже повторила, что в самом деле верила, но ни она, ни я по молодости или еще почему к браку оказались не готовы. Замужество она представляла себе исключительно по романам, да и я, по Вериным словам, оказался не лучше.

Я потом над этим много думал и вот что надумал. С одной стороны, мы были очень взрослые, у каждого второго на руках кровь. Через столько, через сколько нам пришлось пройти, в нормальное время люди и за пять поколений не проходят. И всё же мы были как дети, то есть убивали мы как взрослые, а в обычной жизни были настоящими сосунками, может быть, потому мы и убивали легко. Мы такими наивными были, что сейчас просто оторопь берет. Собственно, наверное, достаточно, — вдруг закончил Корневский, — я, кажется, ничего важного не упустил. Дальше мы какое-то время пожили и развелись», — подвел он итог.

«Нет, — сказал Ерошкин, — вы нас снова не поняли, нас всё, по-настоящему всё интересует». — «И первая брачная ночь тоже?» — «И первая брачная ночь тоже», — подтвердил Ерошкин. «Понятно, — сказал с издевкой Корневский, — значит, интересы партии вот куда сместились. Ну что же, не знал, что вы теперь здесь корень контрреволюции ищете. Хорошо, гражданин следователь. Первая брачная ночь, так первая брачная ночь, у меня ведь нет выбора. И потом, раз я всех своих товарищей заложил, под вышку их подвел, по поводу первой брачной ночи в молчанку играть глупо. Вы, кстати, по-прежнему протокол вести не будете?» — осведомился он у Ерошкина. «Не буду, — сказал Ерошкин. — Я вас слушаю». — «Жалко, что не записываете, — покачал головой Корневский, — очень бы убедительный протокол получился. Ну и для нашей молодежи, для тех, кто вступает в брак, полезный. Книжкой издать и вручать в загсе молодоженам». — «Мы подумаем об этом, — сказал Ерошкин, — а пока я вас слушаю».