Владислав Артемов - Обнаженная натура

— Здравствуй, батюшка! — первой поздоровалась старушка. — Это ты, наверно, тетки Марии внук?

— Я, бабушка, — сказал Родионов, останавливаясь.

— Дак тебя еще вчера ждали… Там уж и покупатели на дом ждут. Ты им, сынок, сразу-то не уступай. Не уступай сразу.

— Что ж, уже и покупатели понаехали? — удивился Пашка. — Когда успели?..

— Да что ты! Что ты! — замахала на него руками участливая старушка. — Они с зимы все подступали, продай да продай. А тетка Мария все тебе отписала… А ты меня что-то не узнаешь?

— Не узнаю, бабушка, — признался Родионов. — Столько лет не был…

— Ну и ладно. Ступай с Богом… Там уж ждут тебя.

Пашка кивнул и двинулся дальше.

— Постой-ка, милый! — окликнула его старушка. — Ты вот сейчас оттуда… — она неопределенно махнула рукой. — Может, Саньку моего видел или слышал что?..

— Не встречал, бабушка, — вздохнул Родионов. — Должно быть, хорошо живет. Если б плохое что было, дал бы знать, я думаю…

— Верно, верно. Твоя правда! — обрадовалась старушка. — Ну ступай.

Он пошел по обочине дороги, по белой от инея траве, чувствуя за спиной поднимающееся солнце. Спустился в лощину, поднялся на пригорок. А когда оглянулся, то увидел, что на том месте, где несколько минут назад оставил он старушку, стоит покосившийся серый камень, отбрасывая длинную тень на дорогу. Солнце слепило глаза, он прищурился и поднял к глазам ладонь, но видение не пропало.

Теперь можно было поглядеть и на свою деревню. Отсюда она была видна как на ладони. Вон и крыша дома тети Марии… И тут, совершенно неожиданно для него, острая тоска сжала сердце, так ясно и отчетливо понял он наконец, что нет у него больше никакой тети Марии, что она действительно умерла. Не то, чтобы вчера не поверил он телеграмме, но известие это сразу как-то не уместилось целиком в его сознании и он старался отогнать от себя окончательную думу о смерти, откладывая ее, эту думу, до некой последней черты. И оказалось, что последняя черта была здесь, на этом ветренном солнечном пригорке. Глаза его наполнились было слезами, и тотчас он увидел себя со стороны, одиноко стоящего на вершине, и мелькнуло в голове подлое соображение, что нужно поберечь эти слезы до подхода к дому… Страшный позор ожег его щеки, когда он подловил себя на этой подлой мысли. Пропало, замутилось чистое чувство печали, вытесненное из сердца никчемной внутренней борьбой. Странное существо человек, сколько же в нем лишнего и ненужного. Холодные слезы катились по его пылающим щекам, но сам-то он чувствовал уже в этих слезах что-то ненастоящее, не простое, едва ли не лицемерное.

Снова, снова чувства его двоились…

Он топнул ногой от злости на самого себя и быстро пошагал вниз к мостику через речку.

Пройдя между сараями, он вышел на истерзанную тракторами деревенскую улицу. Некоторое время стоял в нерешительности, выискивая относительно твердое место, куда можно было бы поставить ногу и при этом не увязнуть в глине. А когда поднял глаза, увидел небольшую толпу, что собралась у калитки тети Марии.

— Павло?! Здорово! — услышал он вдруг за спиной хмельной, осипший голос и, обернувшись, Родионов увидел, что его догоняет приятель детства, Сашка.

«Святые угодники! Неужели это мой ровесник!?» — успел он ужаснуться, с трудом узнав в испитом, почерневшем, иссохшем каком-то мужичке, обутом в рыбацкие резиновые сапоги, прежнего веселого и озорного паренька…

— С тебя, Паш, причитается, — не успев толком поздороваться, с глупой ухмылкой заявил Сашка. — Мы с Сашкой могилу копать завтра будем. Втроем. Три литра такса.

— А третий кто? — спросил Родионов.

— Третий? Да Сашка, — обрадованно сообщил Сашка. — Но ты его не знаешь, он новый здесь. Он мне и так бутылку должен, сука…

— Значит, Сашка, Сашка и Сашка?

— Так! — подтвердил Сашка.

— Хорошо. На поминки приходи, Сань…

— Само собой. Но это кроме поминок. Это такса. А поминки само собой, приду.

Сашка обхватил Родионова за плечи и повлек по грязи, не обращая никакого внимания на Пашкины легкомысленные городские штиблеты.

Они подошли к дому. Родионов поздоровался со всеми и поднялся на крыльцо. Соседи расступились и пропустили его в дом. Посередине избы на двух лавках стоял гроб и в нем лежала тетя Мария с маленькой иконкой в руках.

Пашка наклонился и прикоснулся сомкнутыми губами к холодному ее лбу. За спиной в несколько голосов заплакали женщины. Кто-то пододвинул к Родионову табурет и он присел на него. Те же заботливые руки, что побеспокоились о табурете, поднесли ему чарку водки. Он выпил и тотчас пожалел об этом. Сейчас начнет туманить мозги этот лишний, ненужный хмель. Отплакав положенную минуту, женщины притихли. Но еще некоторое время всхлипывал чей-то одинокий голос, но и его оборвали…